в политике, элите общества или в руководстве финансами.
За сто лет — с 1815 по 1914 год — в жизни европейского еврейства произошли подлинно революционные перемены. Евреи переселяются с периферии в центры: доля евреев в населении крупнейших городов Европы и Америки становится выше их доли во всем населении. В Вене, Берлине, Варшаве, Будапеште, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Чикаго и Филадельфии численность евреев беспрецедентно увеличилась. Евреи начинают занимать почетное место в духовной жизни: журналистике, литературе, изобразительном искусстве. В университетах и академиях численность студентов и преподавателей-евреев в процентном отношении значительно превосходит их долю в составе населения; и все это в течение жизни всего лишь одного или двух поколений. Евреи занимаются политической деятельностью, особенно выделяясь своей революционностью; революционное движение в России невозможно себе представить без участия в нем евреев. Наряду с Марксом и Лассалем можно упомянуть и столь консервативного политика, как Дизраэли — также еврейского происхождения. Нельзя себе представить экономическую и финансовую жизнь XIX века без участия в ней еврейских банкирских домов — причем Ротшильды были только наиболее известными среди них. Одним словом, нет, пожалуй, области в духовной и материальной, творческой и экономической жизни, в которой евреям не удалось бы в течение менее ста лет занять важное и почетное положение, несравнимое с тем, что было прежде. Конечно, картина разнится от страны к стране: на Западе этот процесс более интенсивен, чем в Восточной Европе, но по сути он универсален. И хотя ясно, что традиционная дискриминация не исчезла, все же в результате просвещения и эмансипации XIX век впервые дал евреям возможность активно участвовать в жизни общества.
И снова все тот же вопрос: если в конечном итоге XIX век был наиболее благоприятным в смысле терпимости (относительной), возможности включения в общество в целом и прогресса с образовательной, экономической и социальной точек зрения — то как же случилось, что именно этот век породил сионизм? Более того: почему стремление вернуться на землю предков зародилось среди поколения, которое как в еврейской, так и нееврейской своей части характеризовалось именно освобождением от религиозных традиций и все более углубляющимся процессом секуляризации? Несомненно, современный сионизм был ответом на трудности существования еврейства; но если этот век был столь (хотя бы относительно) благоприятным, в чем же, в сущности, заключались трудности?
Дело в том, что именно открытый характер сравнительно либерального общества XIX века послужил причиной его кризиса, отличного от предыдущих, несходного с традиционными еврейскими мытарствами и бедами, точно так же, как и антисемитизм XIX века отличался от традиционной неприязни к евреям, будучи связан, главным образом, с социальными аспектами, а не с одними только религиозными принципами. Вместе с модернизацией XIX век принес евреям новые трудности, бросил им новый вызов, вытекающий именно из достижений и особенностей современного общества. За две тысячи лет жизни в изгнании еврейская традиция выработала способы противостояния традиционным еврейским бедствиям; но кризис нового типа требовал иной реакции.
Чтобы понять характер этой новой ситуации, следует уяснить себе особенности жизни евреев диаспоры в эпоху до Французской революции. Ведь это факт, что в течение почти восемнадцати веков еврейство ухитрялось существовать в рамках враждебного ему христианского (и мусульманского) мира. Поскольку большинство евреев проживало в христианской Европе, ограничим наше рассуждение этой частью света, хотя сходную в своей основе картину можно было наблюдать и в мусульманских странах.
Вплоть до эпохи Просвещения и Французской революции европейское общество рассматривало себя как христианскую общину (Gens Christiana), поэтому евреев не допускали к участию в жизни этого коллектива на равных правах. Христианская теология разработала принцип, согласно которому христианская община основывается на недопущении в свою среду нехристиани-на, который, правда, мог при определенных условиях рассчитывать на религиозную терпимость — но всегда ценой дискриминации, унижения и статуса существа низшего ранга. Это означало, что еврей не мог войти в феодально-вассальную иерархию, не обладал собственным социально-юридическим статусом, не имел права владеть землей, мог проживать лишь в определенных районах и овладевать только определенными профессиями, не мог отдавать христианину приказов или распоряжений и, следовательно, занимать какие-либо гражданские или военные посты. Время от времени евреи оказывались жертвами насилия; но в целом, ценой унижения и оставаясь «на задворках» общества, евреи существовали в этом христианском мире, где их официально неравноправное положение прочно укоренилось в христианской традиции, способной сочетать это унижение с разрешением (в определенной мере) придерживаться еврейской религии и соблюдать ее обряды[1].
И это состояние дискриминации и унижения, которое вместе с тем сохраняло за евреем возможность служить своему Богу, если он того желал, было, как это ни парадоксально, тем положением, с которым еврейство могло примириться. Не с легкостью, правда, но прилагая огромные усилия для сохранения своего национального Я. В результате возникло состояние равновесия с внешним миром. Еврей, который, находясь под постоянным гнетом, все же не изменил своей вере, мог оставаться евреем ценой унижения и рабства. Сама дискриминация и состояние порабощения воспринимались даже с точки зрения принципов и веры как «пребывание в рабстве у (чуждых) царств» (шиабуд малхуйот)[2], порождавшее тоску по чудесному избавлению, постоянное ожидание, что такое положение прекратится и что предвидение Искупления и возрождения Израиля осуществится в будущем. Но отсюда же проистекала и возможность приспособиться к действительности, найти способ продолжать повседневную жизнь, сохраняя принадлежность к еврейству в условиях гнета и унижения, и этим самым удостоиться жизни вечной. Надежда на Избавление и ожидание Избавителя были одним из аспектов этого пассивного существования в изгнании вплоть до часа Искупления.
Таков парадокс «галута» — жизни в изгнании. Он объясняет, как могли уживаться вековая надежда на Избавление и возвращение в Страну Израиля с пассивным в своей основе подходом, принимающим этот гнет (согласно фразе: «За грехи наши изгнаны мы с нашей земли») и вместе с тем требующим отчаянной борьбы за сохранение своей индивидуальности в обществе, которое в большинстве случаев предоставляет такую возможность лишь при условии смирения и приспособления к неравноправию.
Положение изменилось с эмансипацией и просвещением. Западное общество в целом начало освобождаться от оков религиозных верований; оно пыталось превратить религию в личное дело человека и начертало на своем знамени принцип, гласящий, что каждый, независимо от его религии, имеет право участвовать в жизни общества. Пусть этот принцип не всегда полностью осуществлялся — в Восточной Европе можно было наблюдать лишь начало процесса его осуществления, — уже сам ход событий, каким бы медленным он ни был, радикально изменил положение евреев.
Проблема евреев XIX века заключалась не только в эмансипации там, где она еще не