на этапы еврейской истории как диалектические этапы растущего осознания своих духовных ценностей. У Ранке он почерпнул требование включения специфических исторических событий в рамки видимых закономерностей развития. Национальная историография превращается в новое исследование национального Я. И, как всякое историческое сочинение, труд Греца полемичен в своей основе.
В немалой мере это — парадокс, завещанный историографии традицией Ранке. Хотя именно Ранке пытался усовершенствовать метод, передающий исторические события тщательно и беспристрастно, sine ire et studia[5], проникающий в тайну того, что происходило в действительности (wie es eigentlich gewesen ist), все же, в конце концов, никто не возьмет на себя труд писать историю — будь она универсальной или национальной — как изложение отдельного события или цепи событий, если не стремится выдвинуть какой-либо тезис в общественном споре. Точно так же смыслом труда Греца было формирование современного еврейского национального сознания. То, что Крохмал старался исполнить на иврите эпохи Хаскалы, у писавшего по-немецки Греца превратилось в труд, доступный любому образованному еврею; его книга, переведенная на большинство языков Европы, которыми пользовались евреи, стала центром, вокруг которого кристаллизовалось еврейское национальное сознание. Когда на арену истории вышел политический сионизм Герцля, немало его современников уже были подготовлены к принятию тезиса о национальном характере еврейского бытия.
Грец выдвинул программу своей историографии в кратком эссе «Построение еврейской истории» («Die Konstruktion der jüdischen Geschichte»), опубликованном в 1846 году в еврейском научном журнале[6]. Здесь он изложил свою новаторскую концепцию еврейской истории и развил теоретические положения, легшие затем в основу исторического труда, которому он посвятил большую часть своей жизни. Это был также вызов школам, которым следовали образованные евреи его поколения в Германии. Сам же Грец, как и Крохмал, был родом из пограничных областей, где немецкая культура соприкасалась с польской. Познан-ское воеводство, где он родился, после наполеоновских войн отошло к Пруссии и было, подобно Галиции — родине Крохмала, — краем культурно-языкового и национального плюрализма.
Грец открывает свое эссе полемикой с некоторыми мыслителями еврейского Просвещения (Хаскалы) в Германии, которые пытались, каждый на свой лад, представить иудаизм как религию, характеризуемую определенными ценностями: религию Разума, религию Откровения и т. п. Согласно Грецу, все эти концепции верны, но не абсолютно, а в той мере, в какой они представляют моменты раскрытия еврейского начала в истории. Ибо еврейство можно постичь не посредством тех или иных текстов самих по себе, а исключительно в их связи с конкретным поведением евреев как людей из плоти и крови, в данные периоды. Еврейство — как и любое человеческое сообщество — можно постичь, лишь рассматривая весь комплекс его исторических проявлений, а не его отдельные аспекты, произвольно вырванные из цепи его перевоплощений. В соответствии со взглядами гегельянцев, Грец полагает, что еврейство действительно является носителем идеи, но идея эта — не просто абстракция или отвлеченное нравственное правило: ее можно понять только в ее исторических проявлениях. Тот, кто не видит еврейства в зеркале истории и ограничивается цитатами или библейскими стихами, — совершенно его не понимает. В этих исторических проявлениях идея находит свое вечно изменяющееся выражение, история же — снова согласно Грецу — «является не только отражением идеи, но и испытанием ее воплощения». Исторические формы — это ставшие конкретными моменты идеи, и поэтому историческое исследование — это ярко выраженное философское рассмотрение вопроса.
Согласно Грецу, можно показать, что иудаизму во всех его фазах развития присуща одна центральная идея — идея Единства; цель его сочинения — вылущить из среды изменчивого и преходящего в еврействе идейное зерно, являющееся его сутью.
В тезисе, где слышится отзвук атмосферы «бури и натиска» поколения романтиков, Грец утверждает, что началом иудаизма было отрицание и бунт — восстание против идолопоклонства. Язычество, согласно концепции Греца, — это культ природы, иудаизм же выступает в качестве чисто духовной религии; поэтому он является прогрессивным этапом исторического развития. Язычество видит в природе — в самом широком смысле самостоятельно действующую силу; и даже в наиболее утонченных его формах, в Греции, когда язычество преодолевает поклонение неживой природе и животному миру, «даже тогда языческий бог продолжает оставаться эманацией природы». Боги Олимпа, точно так же, как и люди, подвластны всемогущим законам природы и слепой богине рока — Тихе, распоряжающейся ими, как и людьми, не зная пределов своему владычеству. В подобных рамках отсутствует и нравственная свобода. Человеческая деятельность, как положительная, так и отрицательная, воспринимается как естественная необходимость, заранее утвержденная Роком. Нет морального выбора — существует лишь трагедия, характеризуемая не наградой и наказанием, а столкновением человека с Роком, перед которым он бессилен и от которого невозможно скрыться.
В иудаизме положение противоположное. Божественное и природное отделены одно от другого, и природа превращается в объект Божественной деятельности; более того, она сотворена Богом из ничего в процессе миротворения. Бог властвует надо всем, а не подвластен природе. Человек в своих поступках ответствен перед Богом; поэтому лишь с появлением иудаизма, с освобождением человека от власти материи появляется место для нравственной свободы: «Вот, сегодня Я даю тебе добро и зло».
Итак, язычество — это имманентная религия природы; иудаизм — трансцендентная, духовная религия. Поэтому и языческое искусство коренится в природе и проявляется как искусство пластическое; еврейское же искусство является поэтическим. Язычник видит божественное в ощутимом и придает ему природный образ; в иудаизме же Бога слышат. Он открывается через сознание и дух, формирующие Его явление.
До этих пор Грец следует за Нахманом Крохмалом (и Гегелем), рассматривая монотеизм как основной вклад еврейства в историю. Но это лишь отрицательное определение еврейства. Согласно Грецу, еврейство не останавливается на этой фазе отрицания — монотеизме как отрицании язычества, а стремится к положительному воплощению своей идеи Божественного, к закреплению ее в конкретной социально-исторической действительности. Отрицание язычества — это не абстрактная идея, витающая в пустом пространстве: она имеет реального носителя в истории — израильский народ, политическая организация которого является монотеистической верой.
Иудаизм, утверждает Грец, в отличие от взглядов, распространенных среди поколения еврейского Просвещения в Германии, — это действительно теократия в смысле религиозного образа жизни, включающая общественный долг. Ясно и недвусмысленно, противореча всем воззрениям иудаизма, Грец заявляет, что «иудаизм — это религия не индивидуума, а всего коллектива». Награда и наказание в общепринятом чисто индивидуальном плане, не имеют для иудаизма значения. Награда и наказание в конечном итоге коллективны и относятся к народу в целом; идея бессмертия души, согласно Грецу, чужда иудаизму и проникла в него лишь благодаря внешним влияниям, в основном греческому. Иудаизм как религия характеризуется коллективностью, публичным и общественным отправлением культа; с