Читать интересную книгу Вершины - Виктор Светиков

Вскоре командир взвода перевалился через валун и оказался прямо перед ротным.

— Вот что, — без лишних слов начал Черножуков, — надо найти выход из этого мешка, и он есть, потому что безвыходных положений не бывает...

Вместе с Минаковым в темноте исчез и Борисов, который решил обойти все взводы, ведущие бой.

Владимир Минаков вернулся, когда высокие звезды к полночи гранеными алмазами выткали яркие узоры на темно-бархатной глади небосвода.

— Докладывайте, — нетерпеливо бросил командир роты, притягивая взводного в свежевырытый окоп.

— Отдышаться дайте, рафик сардар, — с возбуждением сказал Минаков, и уже по интонации его голоса, по обращению «рафик сардар», что на языке дари означает «товарищ командир», Черножуков уловил: разведка прошла успешно.

— Есть между огневыми точками душманов проход к горному выступу, — докладывал командир взвода. — С виду он неприступен, но наша группа преодолела его и поднялась к горному перевалу. Все свои силы «духи» свели в долину.

Вслушиваясь в дробную перестрелку, Черножуков приказал взводам в строгом порядке следовать за разведчиками. Заранее была прекращена с нашей стороны всякая стрельба. Но когда душманы сунулись, то получили достаточную порцию свинца. Тем временем рота начала выход из ловушки. И ни разу не раздалось ни звона оружия, ни стука солдатского котелка, ни шума сорвавшегося из-под ног камня. Последней уходила группа прикрытия под командованием старшего лейтенанта Борисова: «Это мое дело, комиссарское», — сказал он офицерам. Знал, что малейшая оплошность могла стоить ему жизни...

Через несколько дней командир подразделения афганской армии привез в батальон, которым командовал майор Терехов, пожилого дехканина в рваном халате, насильно мобилизованного душманами в банду и покинувшего ее при первой возможности. Он-то и рассказал, как утром бесновался пегобородый главарь «духов», когда после предпринятой атаки выяснилось, что советские солдаты исчезли из долины, словно призраки. В ярости пустил он плеть по плечам караульных, в один голос причитающих, что только шайтан мог унести русских аскеров.

— Если и был шайтан, так это Черножуков, — смеялись в батальоне. — Его солдат впору горными оленями именовать, по любой тропе пройдут.

В роте к таким разговорам относились с долей иронии. Дело в том, что при разборе происшедшего эпизода, едва не стоившего многим жизни, старший лейтенант Борисов изрек не всем понравившуюся фразу: «Мы с вами, товарищи, будем считать, прошли всего лишь мектеб (начальную мусульманскую школу)».

— Правильно старший лейтенант сказал, — поддержал Борисова прапорщик Виктор Видлога, секретарь партийной организации роты, всегда спокойный, не теряющийся ни в какой обстановке здоровяк с внимательным взглядом добрых глаз. — Надо настойчивее овладевать боевым мастерством, школой боя. В роте Виктор самый старший, 1951 года рождения. Говорил он всегда степенно, взвешивая каждое свое слово, а если совет давал, то надежный, Черножуков — и тот иногда обращался к нему: «Ну а что вы думаете, Виктор Петрович?» И прапорщик неторопливо, казалось, даже пули над головой не могли заставить его поторопиться, начинал излагать свои мысли.

Однако исключения все же бывают. Однажды он случайно оказался в незнакомом кишлаке. Вдруг ротный по рации услышал его голос. Услышал и удивился частоте слов, с которой прапорщик сообщал о душманской засаде.

— В чем дело? — взволнованно перебил его Александр.

— Кажется, влип, товарищ командир... — Видлога замолчал, то ли отстреливаясь от наседавших бандитов, то ли подыскивая нужные слова, чтобы поточнее объяснить вот это самое «влип». — Сзади «духи», а впереди глухая стена дувала. Преодолеть ее невозможно. Себя мишенью выставлю. В общем, передай нашим, пусть не поминают лихом.

Видлога обращался к Черножукову уже на «ты», как бы подчеркивая, что он уходит из его подчинения.

— Ну, это вы бросьте, — осадил его Черножуков, лихорадочно соображая, как оказать помощь.

До кишлака никак не меньше четырех-пяти километров — пока их преодолеешь, душманы могут одолеть сопротивление прапорщика. А вот если ему удастся дувал перескочить, тогда им его не взять, во всяком случае — до подхода помощи. Дорого бы он, Черножуков, дал, чтобы оказаться там, рядом с подчиненным. Своими глазами оценил бы сложившуюся обстановку. Может, вдвоем и высмотрели бы дырочку. Наверняка она есть.

— Виктор Петрович, — после короткой паузы сказал командир. — Ползите вдоль стены на север. Там метров через двадцать — тридцать в дувале дыра есть, маленькая правда, и вы ее прикладом расширьте.

— Откуда знаете, кажется, бывать тут не приходилось? — раздалось в трубке.

— Приходилось... Да вы быстрее ползите.

А через пару минут раздался, может, даже не столько радостный, сколько удивленный голос Видлоги:

— Точно, дыра!

В роте потом долго недоумевали, откуда старший лейтенант про дыру узнал. Все совершенно определенно: в том кишлаке командир никогда не был. Черножуков в ответ только пожимал плечами, потому что вразумительного сказать ничего не мог. Просто пришел к умозаключению: если есть стена, выполняющая роль забора, то в ней обязательно должна быть дыра. С детства запомнилось, что какой бы забор ни был, лазеечка в нем всегда найдется.

— А почему точное направление указал — на север? — качал головой Андрей Борисов.

— Просто указал, где дом родной...

Такой вот случай произошел с прапорщиком Видлогой. И когда он поддержал заместителя командира по политчасти, ни у кого, даже у самых ярых оптимистов, сомнения не оставалось: расслабляться нельзя. Боевая подготовка — тот путь достижения знаний, на котором, чтобы стать победителем, надо никогда не сбавлять темпа.

Умел старший лейтенант Борисов убеждать людей. От него им передавался какой-то особый настрой, словно от тела, обладающего большой мощности биополем. Черножуков помнил, как Андрей выступал перед аксакалами из племени нурзай. Старцы, убеленные сединой, внимательно слушали советского офицера, рассказывавшего о революции, мире, земле и новых декретах афганского правительства. Переводчик начал было переводить, но один из старейших, улыбаясь беззубым ртом, остановил его на минуту и бросил какую-то фразу, отчего другие аксакалы сдержанно засмеялись.

— Что он сказал? — спросил Черножуков.

— Зачем, говорит, речь портишь, — смутился переводчик.

У Андрея все в жизни получалось внешне легко и красиво. Когда складывалась такая обстановка, что кто-то из офицеров роты должен был брать ношу потяжелее: прорывать с боем душманские заслоны или наоборот — прикрывать отход подразделения, он всегда, заранее отвергая возможные возражения, произносил излюбленную фразу: «Это мое дело, комиссарское».

Все его уважали и все хотели говорить с ним о чем угодно. И Борисов в любое время суток, в каком бы настроении ни был, с желанием беседовал с людьми, с искренним участием. Черножуков даже как-то пошутил: мол, не устаешь от разговоров-то? Язык притупится.

— Острый язык — это единственное режущее оружие, которое становится острей от постоянного употребления, — улыбнулся в ответ политработник.

Внимательностью завоевал Андрей сердца сослуживцев в очень короткое время. Бывало, подойдет к солдату, скажет что-нибудь незначительное, а настроение у человека поднимается, как ртутный столбик на солнечной стороне. Подчиненные были его и радостью, и заботой. С ними он вел себя так, как, наверное, со всеми своими друзьями и товарищами. В любой беседующей группе он не чувствовал себя лишним и его никогда не считали лишним, хотя в солдатской среде порой бывает: подошел офицер и все тут же умолкают. С Андреем, напротив, разговор только набирал силу, в который он быстро включался, не меняя общего настроя. Или песню запоет, обязательно какую-нибудь о родной земле, о Родине: «Степь да степь кругом», «Широка страна моя родная», «Там вдали, за рекой»... Невозможно представить себе человека, настоящего патриота своей земли, который при звуках родной песни не ощутил бы в себе огромный прилив любви к Отчизне, не вспомнил бы при этом отчий дом, родителей.

Иногда Черножукову казалось, что Андрей слишком мягок с подчиненными. Может, так оно и было на самом деле. Но за Борисовым шли все дружно, потому что видели: не только на словах политработник мастер шагать впереди. А если человек может заставить себя пойти на верную смерть, значит, он сильнее страха, значит, и мне, думал каждый из воинов, труса праздновать негоже. Очень это важно. Потому что в бою так: струсил — пропал. Даже если жив останешься, все одно пропал. Какая же это жизнь, коль чести у тебя нет?

Александр относился к Борисову как к брату. Ему в заместителе по политчасти нравилась чистосердечность, с которой тот обычно рассказывал о себе, о товарищах, книгах, природе. Не мог не восхищаться Черножуков и его неудержимым жаром и свежестью воображения.