— Crazy boy[3]! — заорал он.
— Yes! I’m crazy! — радостно вопил Цацики. — Crazy! Crazy[4]!
Да, он шведский крейзи-бой, владеющий половиной оливковой рощи. Они попробовали сосчитать деревья. Цацики дошел до девяноста семи, Элена — до ста восьми. Только она, скорее всего, сбилась, потому что Георгиос все время ее целовал.
Вокруг каждого ствола была обвязана черная сетка. Ее расстилали на земле во время сбора оливок, как рассказал им Костас. Он, похоже, всё знал про оливки. Теперь Цацики придется многому научиться.
Элена ничему учиться не собиралась. Она считала, что они просто будут получать деньги, и всё.
Цацики задумался. Ведь дедушка не то имел в виду, к тому же Цацики бы с удовольствием поучаствовал в сборе урожая. Надо спросить Мамашу, нельзя ли на время отпроситься из школы и приехать сюда собирать оливки.
Когда они вернулись в деревню, Костас и Георгиос остановились, не доезжая до таверны. Элена не хотела, чтобы ее родители видели, что она была с ними.
— Спасибо, — сказала она Георгиосу и улыбнулась.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но делать это в деревне, где их могли увидеть, было нельзя.
— Спасибо, — поблагодарил Цацики Костаса. — Мне очень понравилось.
— Ясас, — крикнули на прощание парни и укатили, подняв за собой клубы пыли.
Подойдя к дому, Элена схватила Цацики за локоть.
— Он умер, — проговорила она.
— Откуда ты знаешь?
— Ты что, не видишь крышку гроба?
— Вижу, — ответил Цацики, уставившись на коричневую крышку, прислоненную к двери.
— Не знаю, как у вас в Швеции, но здесь, когда кто-нибудь умирает, у дверей ставят крышку гроба.
— Ага, — сказал Цацики и вдруг почувствовал, что, несмотря на жару, его знобит. Волоски на руках встали дыбом. Там, внутри, лежал его дедушка — мертвый, хотя только что он был жив. Как такое поймешь?
Подошли какие-то женщины, одетые в черное. Они покачали головами и, прежде чем войти в дом, перекрестились. Элена пошла за ними. Но Цацики остался стоять, не в силах пошевелиться.
У него не хватало смелости войти. Он не хотел верить, что дедушка умер, но ведь мог и не верить, раз не видел это собственными глазами.
— Да, он умер, — сказала Элена, вернувшись к нему. — По-моему, так лучше. Лучше уж умереть, чем так мучиться… Все плачут, больше всех мама и бабушка, тетушки сейчас будут его одевать. Думаешь, со мной что-то не так, раз я не плачу?
Элена озабоченно посмотрела на Цацики.
Наверное, с Цацики тоже что-то было не так, потому что плакать он тоже не мог. Внутри у него было совершенно пусто. Он ничего не чувствовал.
Пожалуйста, проснись!
Старый ржавый автомобиль Яниса затормозил у таверны. Из него выскочил Янис, подбежал к Цацики и обнял его. Цацики увидел, что он плачет.
— Он больше не будет страдать, — сказал Янис. — Но Иисус-Мария, как же мне будет его не хватать!
— Мне тоже, — прошептал Цацики. — Мне тоже.
Остаток этого грустного дня прошел быстро. В Греции родные не успевают поместить в газете анонс о смерти близкого, потому что покойных принято хоронить в течение двадцати четырех часов, так что Цацики, Элена и Янис расклеили на фонарных столбах и досках объявлений листочки. На них были крест и фотография Димитриса и еще сообщалось, когда состоятся похороны.
До наступления вечера все жители деревни побывали у них и попрощались с дедушкой. Не попрощался только Цацики — он наотрез отказался входить к нему в комнату. Он сидел у себя и рисовал. В конце концов за ним пришел Янис.
— Пойдем, — сказал он. — В этом нет ничего страшного. Правда!
Цацики вцепился в руку Яниса. В доме всюду стояли цветы, все стулья в гостиной были заняты членами семьи и друзьями Димитриса. Сам он лежал в гробу посреди комнаты, на большом столе.
Видно было только его лицо, тело укрыли красивой белой простыней. Янис оказался прав. Ничего страшного в этом зрелище не было. Казалось, будто дедушка спит, и никакого запаха Цацики больше не чувствовал.
Цацики поднял руку и прикоснулся к его щеке, очень холодной и бледной. Он опустил руку Димитрису на грудь и слегка потряс его.
— Проснись, — попросил он. — Дедушка, прошу тебя! Пожалуйста, проснись!
Цацики снова потряс дедушку.
— Проснись же! — закричал он и затряс его так, что голова Димитриса отрицательно закачалась в ответ.
— Осторожнее, не то нижняя челюсть отвалится, — сказал Янис и взял Цацики на руки.
В объятьях Яниса Цацики понял разницу между сном и смертью. Когда человек умирает, его уже ничто не может разбудить.
И тут у Цацики из глаз полились слезы. Всё его тело сотрясалось от рыданий. Но ему не нужно было стыдиться своих слез, все остальные тоже плакали.
Бабушка Мария обняла Цацики и прижала к себе. Ничего, что от нее пахло потом и что ее усики щекотно прикасались к его щекам. Пусть щекочет и щиплет его за щеки сколько угодно, хоть до синяков. Только бы она никогда не умирала!
Цацики почувствовал, что ему просто необходимо позвонить домой. Мамаша, наверное, уже вернулась из Японии. Он хотел удостовериться, что она жива, и рассказать, что умер дедушка.
Когда он услышал Мамашин голос, тоска по дому захлестнула его, как бешеное цунами.
— Ура, ты наконец дома! — закричал он.
— Да, — ответила Мамаша, — я приехала…
— Дедушка умер, — перебил ее Цацики.
— Да что ты?! Цацики, милый…
— Ты скоро приедешь? — заплакал Цацики.
— Не знаю, — ответила Мамаша. — Сейчас я лежу на диване, доктор не разрешил мне вставать. Что-то там пошло не так.
— Что случилось? Ребенка не будет?
— Будет, если слушаться доктора.
— Ну так слушайся.
— Я больше не могу, мне надоело, — пожаловалась Мамаша. — И я страшно соскучилась по тебе, мне кажется, я с ума сойду…
— Я тоже, — ревел Цацики в трубку. — Я тоже.
Прошло много времени, а Цацики всё стоял у телефона и рыдал. Мамаша тоже плакала, он слышал, хотя она старалась это скрыть. В конце концов трубку взял Йоран и сказал, что если Цацики хочет, он прилетит к нему завтра на первом же самолете.
— Нет, я справлюсь, — ответил Цацики. — Мне кажется, что справлюсь.
Цацики не мог уснуть. Тело ломило от усталости, но голова была совершенно ясная.
Стоило ему закрыть глаза, и он видел перед собой белое лицо дедушки. И он снова открывал глаза.
Больше всего ему хотелось спуститься к взрослым, которые собирались сидеть у гроба всю ночь, но у него не было сил. К счастью, тут пришла Элена с подушкой под мышкой.
— Можно, я посплю с тобой? — спросила она. — Там внизу я не могу уснуть, этот гроб за стенкой не дает мне покоя.
— Конечно, — согласился Цацики и подвинулся.
Элена заползла под простыню и устроилась рядышком.
— Правда же лучше горевать вдвоем? — сказала она и потушила свет.
Цацики был полностью с ней согласен, к тому же так было легче уснуть.
— Как я рада, что ты у меня есть, — прошептала Элена и поцеловала Цацики в лоб. — Мой маленький чокнутый кузен.
— Кто бы говорил, — сквозь сон пробормотал Цацики. — Кто бы говорил…
Никогда, никогда больше
Цацики привез с собой две сумки. Одну он ни разу не раскрыл. Там лежали теплые вещи: брюки, свитера и носки, которые Мамаша на всякий случай дала ему с собой.
Это было совершенно лишнее, потому что в Агиос Аммосе он носил только шорты, плавки и футболки, и бабушка стирала их сразу, как только они пачкались.
Теперь Цацики открыл, наконец, эту сумку. В ней лежал фрак, который он наденет на похороны.
Фрак был шерстяной и нещадно колючий — особенно по такой жаре. Еще жарче стало, когда Цацики натянул длинные черные брюки. Но похороны есть похороны. Ради дедушки Цацики хотел выглядеть красиво.
Увидев Цацики, Янис замер в дверях. А потом расхохотался. Он хохотал так, что начал икать. Слезы градом катились по его щетине.
— Господи, Цацики, что это на тебе?
— Фрак, — оскорбленно буркнул Цацики.
— Да уж вижу, — смеялся Янис. — Но зачем? Мы же не на маскарад идем, а на похороны.
— Но, но… это мой самый нарядный…
Цацики чувствовал, как дрожит нижняя губа.
Янис шагнул к сыну и обнял его.
— Прости, — сказал он. — Ты очень красиво оделся. В Швеции всегда надевают фрак на похороны?
— Да, всегда, — решительно ответил Цацики. — У нас так в законе написано.
— Вот как? — удивился Янис. — А у нас всё наоборот. Здесь неважно, во что ты одет. Если человек нашел время и силы нарядиться, люди могут решить, что его скорбь неискренна.
— Вот и отлично! — обрадовался Цацики. — Тогда я вместо этих колючих штанов надену шорты.