– А справедливость? – устало спросил Цвика.
– Что с ней?
– Справедливость когда-нибудь выглянет? – пытаясь удержать дрожь, Цвика прижал к подбородку ладонь.
– Обязательно! – ответил Виктор, – Только она задержится лет на сто семьдесят-сто девяносто…
– Вот жизнь-то, а?
– А что жизнь? – с упрёком в голосе проговорил Виктор. – Ты, вон, после своей баталии остался вроде бы живой, а ещё на жизнь жалуешься.
– Потому и жалуюсь, что вроде бы живой; неживые не жалуются… – объяснил Цвика.
Виктор извинился.
– Суки! – пробормотал Цвика, отдохнув. Он поднялся с пола, чтобы отправиться в очередную инспекцию по углам камеры.
– Суки! – откликнулся Виктор и внезапно провалился в дрёму.
Снилось ему, будто страна горит, а в это время пожарники в сверкающих на солнце медных касках, объявив о бессрочной забастовке, раскачиваются на ласковых волнах моря.
Закричал во сне Виктор и проснулся.
– Чего орёшь? – спросил Цвика.
– Так ведь страна горит!.. – стонал Виктор.
– Страна – не солома… – успокоил сокамерника Цвика.
«Не понимает!» – подумал о сантехнике Виктор.
Утром пришёл полицейский с круглыми, как у петуха, глазами и повёл Виктора по длинному узкому коридору.
Оставаясь за дверью, полицейский сказал: «Проходи!»
Если не считать двух стульев и небольшого столика, комната была пуста. Виктор присел на ближний стул, и тогда откуда-то сбоку послышался звук робко открывшейся дверцы. Человек с густыми рыжими бровями и маленьким ротиком на жёлтом лице пересёк комнату неслышными шагами, остановился возле Виктора; какое-то время он оставался стоять в задумчивости, а потом, обойдя столик, безрадостно опустился на скрипнувший, словно всхлипнувший, стульчик.
– Ну? – проговорил ротик. – Как здоровье?
«Учтивый!» – подумал о следователе Виктор и, переведя взгляд на зарешёченное окошко, подумал об Анне, которая осталась сидеть в своей кровати, в то время как он сидит теперь здесь, где, по мнению полстраны, он сидеть не должен.
– Дать Аcamol? – мягко улыбнулся следователь.
– Зачем?
– Голова не болит?
Виктор оторвал взгляд от решётки и скислил лицо.
– Должна болеть? – спросил он.
Следователь поджал губки и, шумно втянув в ноздри воздух, опустил веки. Наступило долгое молчание.
На самом деле, опыт подсказывал следователю, что внезапно прерванная беседа обычно приводит подследственных или в состояние панического страха, или к острому желанию как можно скорее прервать гнетущую тишину и заговорить первыми.
Однако первым заговорил следователь.
– О чём, милый, задумался? – голову следователь повернул под таким ракурсом, чтобы его похожее на розовую лепёшку ухо привлекло к себе внимание непременно.
Виктора ухо привлекло, и он, разглядывая торчащие из лепёшки жёлтые волосики, сообщил:
– О весёлых девочках!
– Вот как! – следователь карандашом постучал по столику. – Это о тех, которые…
– О тех самых…
Вытянувшись в трубочку, губки следователя спросили:
– Шутишь?
«Какой у него малюсенький ротик!» – подумал Виктор и в свою очередь спросил:
– Разве в этом помещении шутят?
– О женщинах на какое-то время забудь! – не поднимая глаза, следователь пошевелил кустиками бровей.
– Забыть?
– Начисто!
– Господи, а ведь так не хочется!..
– Придётся…
Ощутив сухость в горле, Виктор сказал:
– В таком случае буду думать о прохладительных напитках.
– Нет!
– Не думать?
– Нет, родной мой! Ни о чём таком, понимаешь?
В комнате было душно и влажно.
Виктор лизнул губы.
– Мне отвечать? – спросил он.
Следователь поднял утомлённые глаза.
– Отвечать, голубчик, ты обязан!
– Каким же это образом, если не разрешаете думать?..
Следователь укоризненно прошептал:
– Я сказал «ни о чём таком…»
– Так ведь ни о чём другом здесь не думается…
«Гадёныш!» – мелькнуло в голове следователя, а ротик попросил:
– Ты уж, родненький, напрягись, а шутки свои принеси в жертву…
– В жертву? – испуганно переспросил Виктор.
Карандаш снова постучал по поверхности столика, только на сей раз менее угрожающе.
– Наш праотец Авраам, – напомнил, улыбаясь, следователь, – был готов принести в жертву даже родного сына…
– Да-да, припоминаю, – согласно кивнул Виктор. – Действительно, Авраам был готов принести страшную жертву, но ему было легче, ибо знал, кому её приносит…
– Что? – вскинулся следователь. – Что ты имеешь в виду?
Отвёдя задумчивый взгляд в сторону, Виктор пояснил:
– Ни наш премьер-министр, ни президент США, ни даже вы – не очень-то напоминаете Создателя…
Вздрогнув, губки следователя устало осели и, чуть погодя, попросили:
– Попридержи язычок, уважаемый!
Виктор тяжело вздохнул.
– Не получится… – с тоской объявил он. – Разве мыслимо отвечать на вопросы без участия языка?
На лице следователя обозначилось подобие улыбки.
– Мыслимо, сладкий ты мой! – процедил он сквозь зубы.
– Правда?
– Помогу! – прищурив один глаз, пообещал следователь.
«Уж придётся тебе…» – подумал Виктор.
– Итак, – язык следователя, лизнув уголок рта, тут же спрятался, – будь любезен и назови своё имя, фамилию, год рождения, место рождения, место жительства, семейное положение и род занятий.
Задержав задумчивый взгляд на зарешеченном окне, Виктор поймал себя на мысли, что всё сказанное им в этом помещении будет, возможно, впоследствии представлять собою, если не историческую, то, во всяком случае, некую государственную ценность, и, уже не отступая от этой волнующей мысли, решил, прежде всего, покашлять. Сделать это нужно было таким образом, чтобы звучание кашля послышалось следователю как нечто достаточно значимое и весомое, и лишь после этого, Виктор заговорил чётко и взвешенно: «Я, Липски Виктор, родился в 1983 году в Литве, ныне проживаю в израильском городе Беер-Шева на съёмной квартире по улице Ремез 12, квартира 1, холост, студент второго курса философского отделения, а также ночной заправщик на бензоколонке при выезде из города. Раз в два месяца подрабатываю ещё и тем, что сдаю кровь в больнице «Сорока» – врачи полагают, что моя кровь чего-то стоит…»
Внезапно глаза следователя покрылись нежно-задумчивой пеленой, и, почесав карандашом бровь, он спросил:
– Куришь?
– Зачем? – удивился Виктор. – Мне уже не четырнадцать…
– Выпиваешь?
– Если предлагают.
– Стрессы испытываешь?
– Не настолько, чтобы объявлять о них публично.
– Спишь нормально?
– Под утро обычно просыпаюсь.
– В стране сколько лет?
– Достаточно!
– Сколько?
– Порядком!
– Сколько?
– Если вас интересует цифра, то четыре года.
– Кто та женщина, которая при твоём аресте сидела в кровати?
– Это Анна. Она сирота. В прачечную, где она работает, я сдавал бельё. Вначале Анна поглядывала на меня издали, а однажды позвала к себе.
– Из жалости?
– Я не спрашивал – пошёл с Анной, и всё тут… Разумеется, пошёл при условии, что буду выплачивать квартплату. Ровно в полночь я звонил с бензозаправочной станции. «Что нового?» – спрашивал я; в ответ Анна говорила: «Обожаю по-прежнему!»
– А ты её? – губки следователя искривила едва заметная усмешка. – Девушка тебя обожала, а ты её?
– Не знаю…У Анны я пожил два месяца, пожил бы ещё, если бы ваши люди не изъяли меня из Анниной постели; ваши люди, как я понял, посчитали, что тюремная камера мне более подходит…
– Разве не так? – ласково спросил следователь.
– Никак не иначе… – так же ласково ответил Виктор.
Следователь помолчал.
– Говоришь, два месяца? – спросил он потом.
– Неполных… Иногда я отлучался…
– К своему дяде в Кфар-Даром?
– Верно!
– К полковнику?
– Вы знаете полковника?
– Здесь, мой хороший, вопросы задаю я!
– Ну да, здесь – вы!
Вытянув шею, следователь понюхал воздух.
– Страна нравится? – спросил он.
– Иногда очень, иногда не очень!
– А как обычно?
– Обычно – средне…
Следователь понюхал воздух ещё.
– Что ж тебе, голубок, не достаёт, чтобы страна нравилась «очень»?
– Позвольте, я подумаю.
– Если недолго…
Виктор подумал недолго.
– Не достаёт падающего на знойную землю снега, – сказал он. – Что же до остального, то тут всего даже с излишком…
Следователь задумчиво улыбнулся.
– А в свою Литву вернуться хочешь?
– Иногда хочу, только она не моя… И потом…
– Что, моя прелесть, что «потом»?
– Всё, что было моим там, я захватил с собой сюда: память о моих улицах, моей школе, моих друзьях, моих далёких предках, которые в той земле…«Иерушалаим ин Лите»…
– Ну да, ну да… А я – коренной иерусалимец!
Виктор виновато опустил голову.
– Солнышко, не смущайся, – сказал следователь. – И в Литве встречались достойные люди. Например, музыку Чюрлёниса знает весь мир… Её, я думаю, и сегодня исполняют в его родном Домском соборе…