Наши тоже соорудили рупор, и на следующее утро в ответ на обычную брань белые вдруг услышали короткое: «Вызов принимаем».
Стали обговаривать условия. Порешили так: выезжают командиры на конях, воюющие стороны выходят из окопов, но стрельбы никакой. Поединок — до победного конца. Сражаться на саблях, а если сломается, стреляться на пистолетах.
И вот рано утром красные видят: выезжает молодой красивый полковник, на плечах бобровая шуба. Небрежным жестом скинул ее на снег, остался в офицерской форме с лампасами. На коне сидит уверенно, чувствуется: лихой всадник и настроен только на победу.
Выехал отец. Полковник, должно быть, сразу понял, что — соперник опасен, по посадке было ясно: навстречу мчится опытный кавалерист.
Начали сражаться — ни один удар белого полковника не достигает цели. Сломалась у кого-то сабля. Разъехались, чтобы стреляться на пистолетах. Отец стрелял отлично, бывало, на ходу из машины попадал в летящую птицу. Начал он кружить на коне вокруг полковника. Тот в него палит, да все мимо. А когда единственный раз выстрелил отец, то наградой ему была победа и жизнь.
В реввоенсовете отцу вручили золотой портсигар с бриллиантом. На портсигаре — надпись: «Пахому Федотовичу Серикову — за храбрость!» Об этом случае рассказывалось часто, во всех подробностях, но всякий раз мы слушали затаив дыхание. Я, мальчишка, с гордостью думал: ведь отец отстаивал идею! Как в сказке или в былине, на рыцарском поединке он боролся за революционную идею. И шел он за нее на верную смерть.
Другой случай тоже связан с гражданской войной. Отец командовал полком донских казаков, мобилизованных в армию. Отношение казаков к революции было разное, и не все они, как известно, сразу признали Советскую власть. В первом же бою, переправившись через Дон, казаки арестовали всех коммунистов (их было человек десять), схватили отца и комиссара, сдали их станичникам и перешли на сторону белых. Арестованных раздели и в нижнем белье повели, погоняя плетьми, к яру на расстрел. Выстроили в ряд на краю обрыва. Отец успел шепнуть соседу: «Как только офицер махнет рукой — пригибай, голову, приседай и падай, пуля пройдет сверху». Тот ответил: «Нет, лучше сразу смерть, а то заметят, хуже издеваться будут». Офицер махнул рукой. На мгновение раньше выстрелов отец пригнул голову, присел и повалился в яр. Подъехал казак на лошади, спустился вниз, крикнул: «Готовы!» Отец пролежал под телами погибших товарищей весь день и ночь. Под утро выбрался, переплыл через Дон. Были уже заморозки, кое-где ледок, а он почти раздетый. На другом берегу какой-. то дед возился с лошадью. «Где наши?» — спросил отец. Дед оглядел его. «Наши здесь, — указал он рукой, — а красные там!» Тогда отец объяснил: «Я офицер, из плена сбежал, видишь, в каком виде, ты принеси мне чего-нибудь надеть да хлеба кусок, а то в таком наряде неудобно к своим являться». Казак ускакал в станицу. А отец встал во весь рост и бегом, что было духу, к своим. До наших окопов недалеко было, может, километра два. Но на середине пути его заметили казаки, вскочили на коней — и в погоню. Тогда отец закричал: «Братцы, помогите!» Наши услышали, и трое всадников помчались навстречу отцу. Им было ближе, чем казакам. Первый всадник подхватил отца, и они, отстреливаясь, ускакали. Когда отца привели в штаб бригады, к командиру, тот спросил его: «Кто такой? Откуда?» А комбригом был… Михаил Сериков. «Не узнаешь? — улыбнулся разбитыми губами отец. — Ну, гляди получше». Взглянул Михаил в его лицо, обомлел, обнял брата. А не узнал его потому, что за ночь стала голова отца белее снега.
Дядя Михаил всю жизнь прослужил в армии, воевал всю Великую Отечественную, достиг звания генерал-лейтенанта.
Отец наш был героем. Но мы видели в нем другого человека — простого и доброго.
Была у нас маленькая собачка — Джек. Отец, несмотря на занятость, всегда находил время для Джека: хоть ночью, а погуляет, поиграет. Однажды, когда отец работал уже директором треста совхозов, он ваял с собой Джека в дальнюю поездку, где тот неожиданно потерялся. Вернулся отец на второй день — нет собаки. Прошло, наверное, с полмесяца, и Джек, израненный, измученный, преодолев сто километров по выжженной, безводной степи, пройдя весь город, нашел свой дом.
1933 год в Поволжье выдался засушливым, неурожайным. Голодное время. Трудные дни наступили и в нашей семье. Кормить Джека, хотя он был и невелик, было нечем. Мать, глядя на вечно голодную собачку, не выдержала и однажды, когда отец ушел на работу, сказала брату: «Иди и отдай кому-нибудь Джека. Вот тебе три рубля впридачу».
Сам я не помню, но старшие сестры мои рассказывали, будто я весь тот день простоял у окна — не ел, не пил, ждал брата.
И бедная мать не могла простить себе, что решила избавиться от собаки.
К вечеру, когда на улице совсем уже стемнело, я первым увидел: тайком по улице крадется Женька, и за поводок тянет Джека.
Вошел, опустил голову и протянул матери три рубля.
Как же все обрадовались! И больше всех, наверное, отец.
Маленький, с ошейником, Джек наш спокойно бегал по улице. Но однажды его, не разобравшись, схватили как бездомного собаколовы. Кто-то из соседей успел крикнуть матери: «Джека вашего в клетку посадили, сейчас увезут. Где Пахом?» Мать растерялась: «Дома, он спит». Услышав шум, отец выглянул в окно — клетка уже трогается. Со второго этажа без раздумья спрыгнул он вниз, вывернул булыжник из мостовой и ударом сбил замок. Забрался в клетку, нашел Джека, забившегося в дальний угол, вытащил его и, пригрозив собаколовам, унес собачку домой.
Почти через 50 лет оказался я снова в Саратове, где произошла эта история. Пригласили меня саратовские строители поделиться опытом работы. И вот уже поздним вечером, освободившись от дел, не самым отъездом, пошел я искать улицу и дом. жили в те далекие тридцатые годы. Улица называлась Вольской, а номера дома я не помнил. Шёл, оглядываясь по сторонам, и вдруг — наш дом, точно, он! Посмотрел я на окно второго этажа. Высоко! старый — потолки, наверное, под три с полов: метра, да еще с полуподвальным этажом: Так что, по нынешним меркам, отец выпрыгнул за Джеком с третьего этажа. Не каждый решится на это!
Как семенную реликвию храню фотографию, оставшуюся с детства. На ней мы сняты с Джеком. Прожил он у нас 15 лет.
Любовь к животным — это сохранилось у меня на всю жизнь. И когда впервые получил квартиру, у нас сразу же появился ласковый пес Бим.
Одно из ярких детских воспоминаний — купание в ледяной Волге.
Как назвать это — шалостью, лихачеством? Скорее тут было другое: так вырабатывался характер. Не слишком приятно лезть в ледяную воду. Но лезли. Причем не для публики, не напоказ — нас никто и не видел. Просто хотелось проверить себя: смогу ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});