1950
«Под вуалью лед зеленый…»
Под вуалью лед зеленый,А помнишь года:Тебя мчали эшелоныБог знает куда…
Под вуалью жар карминный,А помнишь года:Шла ты по тропинке миннойБог знает куда…
С кем пила ты, с кем спала ты,Храни про себя.От траншеи до палатыНосила судьба.
И со мной примерно то жеСлучалось тогда,Тоже выжил, тоже прожилВсе эти года.
Тоже лучших, тоже верныхДрузей схоронил,Пью в их память сладкий вермут,Сырец раньше пил.
Неудобно рюмкой тонкойЕго распивать,Как негоже песне звонкойНа тризне бывать.
Пей за мертвого солдата,За сердце его…А желать ему не надоУже ничего…
1947
«Мы непростительно стареем…»
Мы непростительно стареемИ приближаемся к золе.Что вам сказать? Я был евреемВ такое время на земле.Я не был славой избалованИ лишь посмертно признан был,Я так и рвался из былого,Которого я не любил.Я был скупей, чем каждый третий,Злопамятнее, чем шестой.Я счастья так-таки не встретил,Да, даже на одной Шестой!……………………Но даже в тех кровавых далях,Где вышла смерть на карнавал,Тебя — народ, тебя — страдалец,Я никогда не забывал.Когда, стянувши боль в затылкеКровавой тряпкой, в маяте,С противотанковой бутылкойЯ полз под танк на животе,Не месть, не честь на поле браниНе слава и не кровь друзей,Другое смертное желаньеПрожгло мне тело до костей.Была то жажда вековаяКого-то переубедить,Пусть в чистом поле умирая,Под гусеницами сгорая,Но правоту свою купить.Я был не лучше, не храбрееМоих орлов, моих солдат,Остатка нашей батареи,Бомбленной шесть часов подряд.Я был не лучше, не добрее,Но, клевете в противовес,Я полз под этот танк евреемС горючей жидкостью «КС».
1947
«Пусть кинет друг и женщина оставит…»
Пусть кинет друг и женщина оставит.Его простим, ее не станем звать.И пусть нас так распишут и прославят,Что собственная не узнает мать.Она одна пойдет за нашим гробом,Скрывая унижение и страх,И пусть людская мелочность и злобаНам не изменит на похоронах.Иль пусть в пустыне мы умрем от жажды,А ливень запоздает лишь на час,Но только б ты, поэзия, однаждыНе отступилась, наконец, от нас.
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Покуда ты не скидан в кучиИ, следовательно, летишьКак бы иронией летучейНа пустоту полей и крыш,
Покуда снегоочистительТебя не сыплет в кузова,Ты только часть и только зрительГрохочущего торжества.
Ты только снег и только вестникСчастливых дней и полных чаш,Наш добрый друг, и наш ровесник,И давний утешитель наш.
Бессмысленно летят снежинки…И люди забывают вдругСвои заботы и починки,Свой дом и возраст, быт и круг.
Бессмысленно летят снежинки.И каждая — как сувенир.И как поэт на поединке,Печален и прекрасен мир.
Еще не все в нем безупречно,Но тем хорош наш белый свет,Что он отныне и навечно —Свет, а не суета сует.
Январь 1949
«Синей небес еще не видел…»
Синей небес еще не виделИ холодней вина не пил!Есть слух, что тут еще ОвидийК нему неравнодушен был.
Был старый лирик многогрешен,Далек был Рим и отчий дом.И был изгнанник наш утешенОдним лишь небом и вином.
Я шел по пламенному югу,Где некогда прошел и он.И думал я про ту науку,«Которую воспел Назон».
Всех бед и разочарованийЗа все, за все мои года —Один твой взгляд, приход твой раннийБыл искупительней куда.
Дай бог, чтобы такой весомойВся жизнь была, как в эту ночь.Чтоб руки женщины веселойНам жить и петь могли помочь.
1949
«Сорокапятимиллиметровая…»
I
Сорокапятимиллиметровая,Это ты втолковывала мнеОбязательное хладнокровие,Нам положенное на войне.
Знаю, скажет кто-нибудь с иронией:Мол, солдат, хвалы себе печет.Не обижусь — это ж посторонние.А таких не будем брать в расчет.
В арсенале где-нибудь стоящая,Все-таки услышь ты и пойми:Наша дружба — тоже настоящая,Как и меж хорошими людьми.
И когда порою беды штатскиеЗахотят нас ниже накренить,Нам друзья старинные солдатскиеПомогают волю сохранить.
II
Сорокапятимиллиметровая,Старая знакомая моя,За твое солдатское здоровьеКак солдат обязан выпить я.
Если б не вернулся я, — пожалуй бы,Обо мне б и вспомнил кто-нибудь…О тебе же — ни слезы, ни жалобы,Будто он — пустяк, твой ратный путь.
Будто ты не шла простором гибельным,Будто бы не попадала тыМолодым снарядом подкалибернымВ черные немецкие кресты.
Нет, остались нам воспоминания,Танковые дымные гроба…И «эрэсов» белое сияниеНас сопровождало, как судьба.
Слышал, будто бы с вооруженияУж снята ты… Очень может быть.Но, как день рождения и как день ранения,Мне тебя уже не позабыть.
Я сегодня пью за отомщенныеНаших пушек раненых тела,За прославленные, оборонные,На плечах товарищей скрещенныеДва артиллерийские ствола.
1949
«Есть город в стороне лесной…»
Есть город в стороне лесной,Каких не меньше тыщи.Ты и на карте областнойЕго не вдруг отыщешь.
Но этот бедный городок,Весь пихтами укрытый,К которому течет притокРеки незнаменитой,
Не позабыт средь всех дорог,Хоть ты семь лет там не был.И хоть семь лет — немалый срок,А часть из них в огне был.
Ты помнишь черную реку —Как точную примету,Как стихотворную строкуЛюбимого поэта.
Она настолько далека…Ее забыл ты имя —Не ручеек и не река,А среднее меж ними.
А помнишь, помнишь, в январеЛегко так просыпался,Водою черной на зареПо пояс умывался.
Но если запоздаешь в строй —Два получи наряда.И был тогда ты — рядовой…Знай, стало быть, порядок.
Далек тот строй, далек тот год.Навек я благодаренТебе, товарищ помкомвзвод,Ты был хороший парень.
Но никогда, но никогдаНе будет нашей встречи.Темна днепровская вода,И скрытны ее речи.
1949
БАЛЬЗАК
Он видит черные домаИ проникает в комнаты,Где женщины, как жизнь сама, —Несчастливы и скомканы.Их ожидает ночь и страсть,Вполне обыкновенная.Их ожидает жизнь и трансИ скука неизменная.Иную, может быть, романМадам де Сталь зачитанный.Иную, может быть, обман,Холодный и рассчитанный.Им надо, надо от зариТо лгать, то благородничать,И томно ехать в Тюильри,И сводничать, и модничать.Переписавши векселя,С ростовщиком кокетничать,Пить за здоровье короля,О королеве сплетничать.Знать, кто влюблен, кто не влюблен,Немножко в бога вероватьИ только ледяной поклонВиконту Д. отмеривать.И задыхаться от румян,Шутить и петь, однако.И, наконец, попасть в романЕго, Бальзака.
1949