— Пап, давай ей яблоко дадим, — предложил Серёжка.
— Нет, яблоко мы дадим тебе, а моржа кормить не будем.
— Жалко тебе что ли? — расстроился мальчишка.
— Не говори глупостей. Мне яблока не жалко, но ей есть нельзя.
— Почему?
— Потому что там, где живут моржи, яблок нет. Это же северные животные. Им только рыбу можно кушать.
— Да она привыкла. Видишь, ей и яблок, и апельсины, и хлеб кидают — она всё ест.
— Ест. А потом что с ней будет — ты подумал? Кто-то весной крыжовник зелёный объел, а потом…
А потом Серёжке было плохо: и живот болел, и температура, и вообще… Чуть в больницу его не отправили. Нет уж, такого счастья он моржихе не пожелает, прав папа.
После моржа были орлы — скучные. Сидят себе на искусственной скале, нахмурились и думают о чем-то своём. Ноль внимания, кило презрения. Зато жираф, хоть и сверху, очень интересовался, кто это столпился около его вольера. А уж разные животные помельче — те прям не отходили от ограды. Кого-то Серёжке даже успел погладить, незаметно для папы. Вообще гладить было запрещено, потому что животные могут укусить. То есть, так написано, что могут укусить, но видно же, что они вовсе не злые, а добрые и кусать Серёжку не собирались.
Мальчишку прямо разрывало на части от любопытства: и постоять подольше у вольера хотелось, и интересно, а что там дальше? Дальше оказалось смешно. Большой вольер, а в нём ходила птица, похожая на журавля, но не журавль: журавлей Серёжка видел близко не один раз. Так вот птица эта так прикольно задирала ноги, что невозможно не расхохотаться.
— Пап, а кто это? — удивленно спросил мальчишка.
— Сам не знаю, — пожал плечами папа. — Кто ж это такая будет? Сейчас прочтем.
Ну да, на каждой вольере висели таблички с объяснением, кто здесь живет. Только для Серёжки они были высоковаты, а папе — в самый раз.
Отец неожиданно рассмеялся.
— Серёжка, это ж твоя знакомая. Ты ж у нас всё время «КОАПП» слушаешь?
Серёжка кивнул: эту радиопередачу он, и правда, очень любил. Только кто же эта птица: не сова — это понятно. Удод? Глупости, удод совсем другой…
Мальчишка умоляюще посмотрел на отца: мол, подскажи, никак не догадаюсь.
— Птица-секретарь, — пояснил папа.
Ну, кто бы мог подумать…
— Коапп, коапп, коапп, — закричал птице Серёжка. Та на мгновение остановилась, покосилась на мальчишку маленьким круглым глазом и снова давай ходить взад-вперёд вдоль дальней ограды. Не захотела разговаривать. Серёжка огорчился, но только на минуточку: в соседнем вольере резвились настоящие кенгуру. Играли, веселись, бегали вперегонки. Мальчишке очень хотелось увидеть, как у них малыши из сумки выглядывают. Только бегали кенгуру далеко, сумок не видно.
Словно услышав мальчишкины мысли, самая маленькая кенгуру вдруг подскочила к ограде в двух шагах от Серёжки. И застыла столбиком, настороженно глядя на людей темными бусинками глаз, только длиннющие уши подрагивали самыми кончиками.
— Не бойся, — неслышно прошептал Серёжка.
Кенгуру только ушами шевельнула: дескать, а я и не боюсь. Потом крутанула головой вправо, влево — и понеслась догонять подружек. Как бы сказал дедушка — только пятки засверкали.
— Жалко, — вздохнул Серёжка.
— Что — жалко?
— Что убежала кенгуру. Я её даже не разглядел…
— Ей страшно. Ты вон какой большой, а она — маленькая.
— Разве больших надо бояться?
— Если они злые и глупые — то надо, — лицо у папы стало мрачным.
— Разве я злой и глупый? — обиделся Серёжка.
Папа улыбнулся и потрепал сына по голове.
— Нет, конечно. Ты — добрый и умный. Вот только кенгуру этого не знает.
Серёжка тоже улыбнулся: он вообще не умел долго грустить. И подумал про себя, что будь он на месте кенгуру, то не стал бы пугаться, а потом вообще забыл обо всём на свете, потому что увидел, что впереди — слоновник.
Господин Шоавэ, старший надзиратель невольничьих бараков города Плошта, свою работу не любил. Вазюкаться с грязными рабами — небольшое удовольствие. Командовать осьмией городских стражников — куда как приятнее и почетнее, хоть и дохода часто приносит поменьше. Но карьеру в городской страже сделать не удалось: пару раз по молодости Шоавэ проявил нерасторопность и вынужден был навсегда распрощаться с мечтами о должности осьминия, не говоря уж о более почтенных должностях. Подался, было, в жупанскую дружину — но там тоже, как говорится, клёна не снискал: на жизнь деньжонок хватало, но не более того. Наперсник у жупана один, доверенных людей — два-три, а дружинников — с пару дюжин, и все хотят в наперсники, да в доверенные люди попасть. Идти на совсем уж вольные хлеба, в шайки авантюристов сомнительного толка, ему мешала врожденная осторожность: закончить свою жизнь с топором в башке ещё куда не шло, а вот в петле — это уж слишком. Да и в зубах какого-нибудь монстра помирать тоже не хотелось. Этим-то оторвам всё едино: что орков пограбить, что гробницу старую разорить, что драконьи сокровища присвоить, что своего брата, человека, на большой дороге обобрать до нитки. Шоавэ же всегда чтил законы и помнил, что можно, а что нельзя. И ещё — что нельзя, но можно, если очень уж нужно, и что нельзя не при каких обстоятельствах, потому что себе дороже.
Словом, помыкавшись в молодые годы, он на склоне жизни, к двадцати восьми веснам по имперскому счету, нашел, наконец, себе уважаемую и хлебную должность и исполнял обязанности старшего надзирателя городских невольничьих бараков вот уже третью весну. Исполнял старательно, потому и городские власти его жаловали.
Не пренебрегал обязанностью лично осмотреть всех рабов, что приводили в город более-менее серьезные купцы. Хоть в зной, хоть в проливной дождь, хоть в редкий в Плоште снег господин Шоавэ не покидал своего поста, пока последний раб не был занесен в таблички и определен в барак, а его хозяин не получал бумаги о том, что за принадлежащий ему живой товар город принял на сохранение, на какой срок и на каких условиях.
Сегодня, в одиннадцатый день до ладильских календ по имперскому календарю, ему пришлось распределять невольников, которые пришли с караваном почтенного Шеака, купца уважаемого и хорошо в этих краях известного. На сей раз, он привел караван из Итлены, сплошь люди, лишенные воли уже давно, а потому смирные и беспокойств страже не доставляющие. Позёвывая от скуки, господин старший надзиратель следил за процедурой, в конце которой его ожидал сюрприз. Когда список сданных рабов, заверенный специальной печатью, получил последний из купцов, к столику подошел один из наемных охранников.
— А сколько, почтеннейший надзиратель, стоит сдать под охрану раба тому, кто не входит в гильдию купцов?
— В полтора раза дороже, чем членам гильдии, почтеннейший. Стало быть, девять медных лориков за сутки.
— Это при обычном содержании. А если при строгом?
— Тоже в полтора раза дороже. Стало быть, полтора марета.
Наемник поморщился, понимая, что торговаться тут бессмысленно: не надзиратель цену назначает, город. Почесал затылок.
— Ладно, почтенный, оформи мне этого волчонка.
Из толпившейся неподалеку группы наемников к столу вытолкнули… мальчишку. Да, совсем небольшого мальчишку, весен десяти, не более того. Худющего, с выпирающими из-под кожи ребрышками и тоненькими коричневыми палочками рук и ног. Короткие штаны не доставали до колен, другой одежды на нём не было. Руки мальчонки на запястьях крепко стягивал кожаный жгут.
— И как его оформить? — поинтересовался Шоавэ. — На простое содержание, или на строгое?
— Пожалуй, хватит с него и простого. Вот бумага, которая свидетельствует, что я заплатил за него две дюжины ауреусов, да ещё марет в придачу. И, если мой раб потеряет свою товарную ценность, я желаю получить свои деньги в полном объеме. Равно, я не стану оплачивать ущерб, который он причинит, пока находится в распоряжении города.
— Э, почтеннейший, тут немножко другие правила. Ежели раб потеряет ценность по нашей вине — город платит. Ежели по собственной — извиняй. Может, он у тебя сейчас же на стенку головой бросится да и вышибет себе мозги. С чего это город тебе за такое платить должен? К каждому рабу я не могу поставить надсмотрщика, да и не зачем это.
Собеседник только тоскливо рукой махнул: всё одно правды не найдешь. Ему оставалось только положиться на порядочность господина Шоавэ и его подчиненных. Кстати, не такой уж хлипкой была эта надежда: господин старший надзиратель был не заинтересован в дурной славе вверенного ему заведения. Если купцы станут часто жаловаться на то, что их собственность в бараках приходит негодность, то вскоре здесь появится другой старший надзиратель.