Читать интересную книгу Филиал. Истории для кино - Александр Житинский

– Я вас понял, Олег Олегович, – сухо сказал он.

– А ее вы пригласили? – спросил Баня.

– Кого?

– Люду Левченко. Люси…

– Конечно, – соврал Ганичев.

– И что… она?

– Люси визжала от восторга, – небрежно бросил Ганичев, направляясь к двери. В кресле остался лежать билет на джем-сейшн, будто бы забытый нечаянно…

А во Дворце культуры полным ходом продолжался джазовый фестиваль. Со сцены доносились звуки музыки, где-то репетировали, кого-то интервьюировал репортер. В артистических отдыхали отыгравшие музыканты, выжатые как лимоны – вытянув ноги и утирая пот.

Ганичев кого-то здесь искал. Подошел к одному, что-то спросил, нырнул в артистическую.

В кресле полулежал саксофонист – старая гвардия джаза.

– Толя, привет, – Ганичев пожал его вялую руку. – Колоссально играли!

Музыкант уныло покачал головой.

– А я лажанул…

– Где? Да брось ты! Сыграли железно! – успокоил его Ганичев.

– Лажанул, Юрик. Нет звука. Играю только по праздникам.

– Толя, ты Витьку Кротова помнишь? – спросил Ганичев.

– Крота? Из первого Лехиного состава?

– Ну да, банджист.

– Видел лет пять назад.

– Где?

– А-а… Лучше бы не видел, – махнул рукой Толя.

– Что? – насторожился Ганичев.

В ответ саксофонист провел ребром ладони по шее.

– Не играет? – спросил Ганичев.

– У него же руки трясутся.

– А где его найти, не знаешь?

– Не… Спроси у Ершова.

Ганичев кивнул и быстро удалился.

Музыканты Ленинградского диксиленда в концертных красных смокингах ожидали выхода. На сцене доигрывало трио Лыткина.

Ганичев подошел к банджисту Ершову, о чем-то спросил. Из-за музыки не было слышно, что ответил Ершов. Послышались аплодисменты. Трио раскланялось и покинуло сцену. Проходя мимо, музыканты дружески напутствовали коллег перед выходом.

Стихли аплодисменты – это диксиленд появился на сцене. Началась музыка.

Ершов сначала подыгрывал, но вот пришла его очередь, и он начал солировать.

Джазовый теплоход плыл по какой-то речушке среди полей, березовых рощ, деревень в несколько домиков, среди пасущихся на лугах коров, цветущей земли.

Музыканты на палубе, раздевшись кто до трусов, кто просто скинув пиджак, играли нечто джазово-пасторальное. На банджо играл человек с худым лицом и впалыми щеками, зачесанный на пробор.

Под дребезжащие звуки банджо во двор продовольственного магазина зарулил «рафик». Ганичев выпрыгнул из машины.

– Вася, две минуты! – крикнул он шоферу и побежал ко входу.

В зарешеченном окне подсобки мелькнуло мужское небритое лицо. Увидев белый халат врача, человек скорчил испуганную гримасу и исчез.

Ганичев вошел. Навстречу шла женщина в халате продавца.

– Обед у нас.

– Кротова можно видеть? – спросил Ганичев.

– Там, – указала она на дверь.

Ганичев распахнул ее и вошел.

На цементном полу в пустой подсобке стояли три ящика. На двух сидели мужчины – тот, что выглянул в окно, и Виктор Кротов – в ватнике, с гладкими впалыми щеками, зализанный на пробор. На третьем ящике лежал плавленный сырок и стояли два пустых стакана.

– Виктор Иванович? Кротов? – спросил Ганичев, с трудом узнавая бывшего банджиста.

Небритый встал, подобострастно улыбаясь. Кротов продолжал сидеть.

– Согласия моего не было, – сказал Кротов мрачно. – Принудительно – только через суд.

– Витек, ты погоди, Витек, – залебезил небритый. – Может, амбулаторно.

– Люська его вызывала – пускай сама и лечится! – Кротов демонстративно отвернулся.

Несколько секунд Ганичев с жалостью смотрел на Кротова.

– Витек, ты много принял сегодня? – спросил он почти ласково.

– Вы мне не тыкайте! – закричал Кротов.

– Ничего с утра не пили, ни капелюшки. Как на духу… – оправдывался небритый.

Внезапно дверь подсобки распахнулась, и на пороге возникла пышная женщина в белоснежном халате и крахмальной наколке. Ганичев изумленно отшатнулся: он узнал в этой дородной немолодой продавщице Люду Левченко, Люси – бывшую вокалистку.

– Твоя работа?! – заорал Кротов, вскакивая.

– Люся… Вы… – пробормотал Ганичев.

– Что случилось? Да постой ты! – отбивалась она от мужа.

– В психушку меня решила! – кричал он.

– Тихо, Витя! Товарищ, вы к кому? – обратилась она к Ганичеву.

– К вам. Обоим, – Ганичев сел на ящик и тяжело вздохнул, не в силах ничего больше сказать.

Они тоже молчали.

– Вы из санэпидстанции? – попыталась угадать Людмила.

– Я из вашей молодости… – он криво улыбнулся, но тут же понял, что пошутил неудачно. – Юрик я, Ганичев. Я от Леши Сокольникова.

Он вытащил из нагрудного кармана пригласительный билет, протянул им. Людмила осторожно взяла, стала читать.

В служебку заглянула молодая продавщица.

– Кротов! Долго мне кричать? Иди селедку принеси в отдел!

Кротов очумело взглянул на нее, только рукою махнул. Вместо него услужливо побежал небритый.

– Он что… пригласил нас? – дрогнувшим голосом спросила Людмила.

– Да. Он хочет сыграть с вами, – без энтузиазма пояснил Ганичев.

– Куда уж нам! – горько махнула она рукой.

– Я… Да я… – повернулся к ней Кротов.

– Молчи. Банджо давно пропил.

– Продал я его. Хорошему человеку, – хмуро сказал Кротов.

– Значит, не сможете… – Ганичев уже смирился с тем, что они не пойдут, да и нечего им там делать.

– Да, не сможем, – с едва уловимой обидой произнесла она. – Скажете Леше: не нашли нас.

– Простите, что побеспокоили, – Ганичев, не глядя, кивнул им и вышел.

– Кто не сможет?! Это я не смогу? – грозно сказал Кротов и вырвал билет у жены. – Еще как сыграю, не боись!

– Дурачок… – с жалостью сказала она.

– Я, может, пью оттого… – он не договорил, отвернулся.

Задремавший на станции «Скорой помощи» Ганичев встрепенулся от резкого звонка. Вызов! Бригада устремилась к машине. «Рафик» отъехал.

Одновременно с отъездом «Скорой» началась джазовая пьеса в исполнении ансамбля музыкантов. Далее, сменяя друг друга, проходят сцены работы бригады Ганичева по спасению больного – и импровизации музыкантов. Четкость, с какой вступает в дело каждый член бригады: водитель, врач, санитары, – напоминает сольную игру музыкантов. Каждый эпизод работы «Скорой» находит себе эквивалент в музыке.

Лица врачей и лица музыкантов. Труд одинакового напряжения и равной душевной отдачи.

Уставший до предела Ганичев вышел из дверей кардиологической больницы, куда только что был доставлен больной. Он утер лицо белой шапочкой.

– Успели… – сказал водителю.

И расплылся в улыбке.

Устало улыбались и музыканты, закончив пьесу под гром аплодисментов.

Ганичев метался перед студией телевидения, взглядывал на часы. Наконец не выдержал, сунулся внутрь к вахтерше.

– Вы меня не пропустите?

– Пропуск!

– Был бы пропуск, я бы не спрашивал.

– Не имею права. Отойдите, гражданин!

Ганичев опять вышел на улицу. Мимо шли знакомые музыканты. Ганичев остановил одного.

– Простите, вы Сокольникова не вызовете?

– Вряд ли он сможет. Сейчас запись.

К телецентру подошел автобус. Из него вышла большая группа финских музыкантов. Ганичев подскочил к молодому парню, который тащил ударную установку. Взялся за барабан.

– Плиз? Ай хелп.

Тот пожал плечами, отдавая барабан. Прикрываясь им, Ганичев прошел мимо вахтерши. На лице его сияла улыбка: он был доволен своею выдумкой, а также тем, что снова, как в юности, носит инструменты за музыкантами.

В павильоне все было готово к записи. На освещенной площадке за столиком сидели ведущий передачи – тот же толстячок, что показывал старую хронику, – и Сокольников.

– Алексей Дмитрич! – помахал ему рукою Ганичев, пронося барабан на другую площадку.

Сокольников кивнул, продолжая о чем-то тихо разговаривать с ведущим. Рядом готовились к записи музыканты его состава: все в одинаковых концертных костюмах, таких же, как у Сокольникова.

Ганичев поставил барабан перед телекамерой и пожал руку финскому музыканту.

За столиком между Сокольниковым и ведущим шел разговор.

– Я не понимаю, почему ты не хочешь сказать о своем первом составе! – кипятился ведущий.

– Не хочу, и все, – сказал Сокольников.

– Я понимаю, ты на них обижен, но это был первоклассный состав. Давай я скажу.

– Не надо. Не в обиде дело.

– А в чем? Для истории советского джаза эти имена кое-что значат, поверь мне. Кротов, Банькович, Решмин…

– Боря умер, – сказал Сокольников.

– Что?

– Решмин умер. А мы и не знали… А другие? Где они? Мы их потеряли, понимаешь? Нечего делать вид…

– Тогда конечно, – неуверенно сказал ведущий. – Ай-яй-яй! Боря умер…

Зажглось табло «ТИШИНА В СТУДИИ. ИДЕТ ЗАПИСЬ!» Голос режиссера сказал по трансляции.

– Внимание, начинаем! Пожалуйста, Владимир Борисович.