Но здесь на столах были разложены десятки рукописных книг, порой просто огромных. Папенька задержал свой факел над одним из раскрытых кодексов, и я увидела на странице не только строчки, но и восхитительные золотые листочки и стебельки, обвивавшие гигантские буквицы, и крохотные рисунки всех цветов и оттенков.
— Этому манускрипту, — произнес папенька с неподдельным трепетом, — добрая тысяча лет.
Тысяча лет?
— Папенька, откуда у тебя такая книга?
Я стала тихо бродить меж столов, рассматривая внушительные тома, которые папенька разрешил мне полистать, но аккуратно. Я увидела, что многие из них написаны по-латыни. Латинской грамоте я не была обучена, но распознать ее умела. Нашла я рукописи и на неведомых языках, в одних буквы походили на диковинные колючки, а в других плавно круглились.
— Расскажи мне, ну пожалуйста, где ты приобрел столько книг?
Папенька вслед за мной принялся прохаживаться по библиотеке, задерживаясь то у одного, то у другого манускрипта. Поднося к ним факел, он щурился, вчитываясь в слова, и кивал сам себе. Постепенно он разговорился и — прямо как вечером перед сном — стал сплетать одну небылицу за другой. Только на этот раз повествовал он вовсе не о драконах, не об их горных логовищах и не об эльфах, обитающих в цветах кувшинок. Папенька поведал мне историю своей полной приключений юности, когда он подвизался в учениках у прославленного флорентийского историка и ученого Поджо Браччолини, который в ту пору состоял на службе у влиятельнейшего флорентийского вельможи Козимо де Медичи.
— Люди и поныне восхваляют его скромность и ненавязчивость в делах правления, невзирая на его баснословные богатства, — вел рассказ папенька. — Но в те давние дни Козимо пришла на ум благая мысль, что все грамотеи его возлюбленного города должны уметь прочесть произведения древних греков и римлян, чтобы собрать свитки и рукописные тома, рассеянные по всему миру после разорения знаменитой Александрийской библиотеки — той, что в Египте. Большая часть этих редкостей была сокрыта от отцов христианской церкви, поскольку те считали их ересью.
— Что такое «ересь», папенька?
— Ересь есть вера в любую идею, которой священники не находят в Священном Писании. «Ересь» — очень страшное слово. И ересь — это то, чем я занимаюсь, дочка.
Мое личико, очевидно, перекосилось от ужаса, потому что папенька взял меня на руки и любовно прижал к себе. Затем, сдвинув книги в сторону, усадил меня прямо на стол.
— Как бы ни было страшно, Катерина, на страницах этих книг содержатся истины, забывать о которых преступно. Эти истины тебе только предстоит познать.
— Мне? — дрожащим от испуга голоском переспросила я. Разве папенька сам не сказал мне, что в этих книгах — ересь, а «ересь» — очень страшное слово?
— Послушай-ка… — Папенька присел передо мной на корточки, так что наши лица оказались напротив, и заговорил с таким жаром, какого я никогда не слышала в его обычно ласковом голосе:
— Ты родилась девочкой. Наша жизнь такова, что в другом месте ты обреталась бы где-нибудь на навозной коровьей подстилке.
Я непонимающе уставилась на него. Дома меня все любили, даже баловали. Я и понятия не имела, что с другими девочками обращаются гораздо хуже.
— Твое «единственное предназначение», то бишь твой брачный возраст, уже не за горами. Если тебе посчастливится отхватить, что называется, удачную партию, тебя любой похвалит за то, что ты приумножила семейные богатства, обеспечила родне и статус, и репутацию.
Я ничегошеньки не понимала. «Богатства», «статус», «репутация» — таких слов в нашем доме я даже не слышала. Наверное, в них не было необходимости. Правда, я не раз слышала, как взрослые девушки и женщины, сидя кружком на берегу Винчо за плетением корзин, судачили о замужестве. Сама я до той поры не сомневалась, что однажды выйду замуж.
— Но в других странах и в иные эпохи, в древние, языческие эпохи, — продолжил папенька, — женщин свято чтили, Катерина. Они были там верховными жрицами, управляли целыми государствами. Некоторые даже слыли богинями, и им все поклонялись.
— Богинями? — с любопытством переспросила я. — Как Дева Мария?
— Нет…
Папенька покачал головой и усмехнулся, затем выбрал из кипы книг одну, с непонятными угловатыми буквами на страницах, и положил ее мне на колени.
— Эта книга на греческом языке, — пояснил он. — Автор пишет здесь об Исиде, египетской богине жизни и любви, повелевающей всем сущим.
— А она слышала об Иисусе? — поинтересовалась я.
— Нет, Катерина, Исиду чтили за целые тысячи лет до рождения Иисуса. Тебе же, — сказал он, снимая меня со стола, — теперь предстоит обучиться греческому, латыни и ивриту — языку иудеев. Я полагаю, если женщине не возбраняется быть богиней, то и девочке дозволено стать ученицей.
— Папенька, а ты будешь учить меня?
— Да, я.
— Но ты так и не рассказал мне, как к тебе попали все эти книги! И о Поджо тоже…
— Верно. Боюсь, я немного отклонился от курса.
— Что значит «курс»? — немедленно спросила я. — И что такое «языческий»?
— Кажется, в тебе проглядывают задатки прирожденной ученицы, — снова усмехнулся папенька, — ведь ученичество подразумевает бесконечные вопросы. Пойдем же, я еще далеко не все тебе показал.
«Далеко не все! — изумилась я про себя, охваченная странным волнением. — Какие же чудеса он приготовил про запас?»
Затаив дыхание, я глядела, как папенька отпирает ключом дверь второй комнаты верхнего этажа, выходящей окнами на аптекарский огород. Она оказалась тоже просторной, но, в отличие от нашей светлой лавки внизу или залитой солнцем библиотеки, была окутана полумраком. В нос мне ударил резкий неприятный запах, столь несхожий с душистыми травяными ароматами.
Мне сразу бросились в глаза столы, на которых стоял целый строй соединенных меж собой пузырьков, воронок и странной формы сосудов. У одной из стен горел большой очаг с приделанными к нему мехами, а рядом высились груды разнообразного топлива — от угля и дров до тростника и смолы. На подставке у окна был разложен некий манускрипт. Одну из стен занимали полки с лотками, весами, ситами, плошками и черпаками. Здесь же стояли всевозможной формы бутыли — некоторые с длинными горлышками, другие раздвоенные, а одна витая, словно змея.
Но больше всего меня заинтересовала пара емкостей. Одна походила на большое, изрядно закопченное яйцо, поставленное на треножник. Крышечка сверху поднималась на специальном шарнире. Вторая емкость из прозрачного стекла стояла прямо на полу. В ширину она была как две папенькины ступни, а в высоту доставала ему до груди. Как сюда попали эти диковины?