Читать интересную книгу Фру Марта Оули - Сигрид Унсет

Он казался моложе своих лет, хотя ему через несколько месяцев должно было исполниться двадцать семь; но в тот вечер у Хенрика, глядя на его сияющее лицо, я думала о том, что ему не может быть больше двадцати двух – двадцати четырех.

Через день я встретила его, возвращаясь с занятий в школе. С тех пор мы стали встречаться ежедневно. Поначалу как бы случайно, а потом договариваясь о встречах. «Господи, ну что в этом особенного, разве я не могу просто так встретиться с приятелем», – повторяла я самой себе.

Как-то днем мы отправились погулять, и начался страшный ливень. А мы как раз оказались на той улице, где он жил.

«А что, если я приглашу вас заглянуть ко мне, – спросил он неуверенно. – Между прочим, у меня довольно уютно».

В углу стояла высокая железная кровать и жестяной умывальник на ножках. У стены в центре располагался плюшевый диван, стол и два кресла, как в кондитерской. В углу стояло зеркало с жардиньеркой и цветком в горшке, кроме того, в комнате у него было пианино. Прежде чем провести меня в комнату, в передней он долго совещался с хозяйкой, немного погодя она появилась с кофе и булочками. На ней был передник с хардангерским [1] узором, да и вообще вид у нее был весьма почтенный. Отто представил меня ей: «Фрекен Беннеке, кандидат философии».

В качестве хозяина Отто держался очень торжественно. Когда я разливала кофе, мои руки слегка дрожали. Кажется, и у него они дрожали, когда он подносил огонь к моей сигарете. Взглянув на себя в зеркало, я заметила, что щеки у меня пылают, а волосы совсем растрепались и из-за дождя пошли мелкими кудряшками. Я нашла, что мне это идет, и по лицу Отто увидела, что и он того же мнения.

Потом я попросила его спеть. Я знала, что он посещает хоровой кружок при «Торговом союзе». «Собственно, я почти ничего не знаю», – сказал он, усаживаясь за пианино. Он запел «Я изумлен увиденным вокруг…». У него был очень красивый тенор, а манера петь слегка сентиментальная.

Все это время я ощущала легкую дрожь внутри, как будто от какого-то напряженного ожидания. Мне хотелось ходить по комнате, прикасаться к вещам, которые постоянно окружают его. И хотя мы успели так мало сказать друг другу, я чувствовала, насколько мы с ним уже близки.

Надевая шляпу перед зеркалом, я украдкой сорвала цветок комнатного растения и спрятала его в перчатку. Потом Отто вставил этот цветок в маленький золотой медальон, и этот день стал для нас как бы священным, мы стали отмечать его как праздник. Когда Отто подал мне жакет, у меня неожиданно возникло желание наклонить голову назад и прижаться шеей к его руке. И тут я осознала, что дальнейшее развитие наших отношений целиком зависит от меня. Меня охватила бурная, всепоглощающая радость оттого, что я могу сдержать себя – сегодня больше ничего не должно произойти.

Потом Отто пригласил меня к себе на день рождения. Было еще несколько гостей. Но я их не замечала. Я сидела у окна на складном стуле, Отто принес маленькую скамеечку и сел у моих ног, да так и просидел весь вечер: его лицо постоянно было внизу, рядом со мной. О чем мы говорили в тот вечер, ни он, ни я не помнили.

«Однако, Оули, – воскликнул Хенрик. – Мы тут хотим выпить за твое здоровье».

«О, да, конечно», – сказал Отто и подошел к столу. Я откинулась на спинку стула, как после долгого напряжения, и сразу не догадалась, что мне стоит подойти к столу и чокнуться со всеми.

Немного погодя Отто вновь сидел на маленькой скамеечке у моих ног. У меня было чувство, что воздух вокруг нас накален и трепещет, как вокруг пламени костра.

Уходя от Отто, мы договорились, что на другой день пойдем все вместе кататься на санях.

Отто хотел прокатить меня непременно по всем холмам. Я сидела на санях, глубоко погрузившись в собственные мысли и пристально вглядываясь в плечи Отто. «Какой он сильный», – думала я и ощущала прилив счастья внутри себя. Последние месяцы я, собственно говоря, жила в постоянном нервном напряжении, но только теперь по-настоящему поняла, как сильно люблю Отто, – это чувство переполняло меня, оно лишало меня сил, в нем одновременно уживались и страх, и робость, и гордость, и блаженство.

В «избушке» было множество людей, воздух был насыщен табачным дымом и чадом из кухни, люди разговаривали так громко, как будто кругом были одни глухие, впрочем, все это, казалось, находится далеко от меня. Отто сидел напротив. На нем была нансеновская куртка, а под ней синяя фланелевая рубашка с мягким отложным воротником. Он выглядел разгоряченным, здесь и в самом деле было жарко. Я в смущении не осмеливалась взглянуть на его шею пониже кадыка, хотя меня так и тянуло это сделать.

«За твое здоровье, Марта!» – произнесла одна из дам.

«Ну что вы», – пролепетала я. Тут и меня бросило в жар.

Когда мы вышли на свежий воздух, Отто заговорил каким-то странным глухим голосом, поскольку хранил молчание все это время: «Садитесь, я прокачу вас». Мы взобрались на вершину Фрогнерсетерена, и он сел за мной в санки. Я откинулась назад и прижалась к нему, чувствуя, что тем самым отдаю себя целиком и полностью в его власть.

Со всей компанией мы распрощались на улице Спурьвей. «Я намерен проводит фрекен Беннеке домой», – сказал Отто. Он довез меня до входа в мой дом. Когда я поднялась с саней, оказалось, что я забыла ключ от входной двери.

«А может быть, мой подойдет?» – спросил он срывающимся голосом и открыл уличную дверь.

«Спокойной ночи!»

«Спокойной ночи», – он зашел со мной в парадное. Здесь он неожиданно обнял и поцеловал меня. Меня еще никогда не целовал мужчина. И мне показалось, что я унеслась куда-то далеко-далеко.

Войдя в свою комнату, я долго сидела на краю постели, не снимая промокшего лыжного костюма. Я была словно в состоянии опьянения, меня била дрожь, и я чувствовала, как прерывисто бьется мое сердце. Боже мой, какая я счастливая! Я проснулась, когда хозяйские часы пробили четыре. Раздеваясь, я почувствовала, что вся горю и мне страшно. Несколько раз я задавала себе вопрос, а что, если он не любит меня так, как я люблю его, что, если это просто порыв страсти? На миг в моем сознании возникали слова и мысли других людей, но тотчас мгновенно исчезали как не имеющие никакого значения, и счастье вновь опьяняло меня.

На следующее утро, когда я шла по улице, держа под мышкой стопку учебников и тетрадей, на углу улицы я встретила Отто Оули. Он взял у меня из рук тетради и произнес: «А что, если бы ты стала моей возлюбленной, Марта?!»

Я звонко рассмеялась: «И вправду, а что, если?..»

Он признался мне, что очень долго думал, как именно сказать это мне: «Я так расстроился, когда, придя домой, понял, что так ничего и не сказал!»

В тот же день в два часа мы снова встретились. Через день, прогуливаясь по Пилестреде, мы встретили Хенрика, и Отто буквально обрушился на него: «Поздравь нас, дружище!»

Всякий день после окончания занятий в школе Отто провожал меня до дому, а вечером я заходила за ним в контору. Мы решили пожениться летом, во время школьных каникул. Отто зарабатывал восемьсот крон, а я намеревалась продолжать учительствовать и дальше. Все складывалось просто замечательно.

Я была застигнута врасплох, со мной что-то происходило. Я не просто встретила Отто: в глубине моего существа забили какие-то новые родники. Я сидела и прислушивалась к этой новой музыке внутри себя; долгими вечерами, после того как мы пожелали друг другу «спокойной ночи», я просто сидела и слушала эти незнакомые мне звуки.

То, что мы с Отто такие разные, казалось мне великим счастьем, и я пребывала в постоянном восторженном изумлении, что мы, столь несхожие, нашли друг друга в этом мире.

Учительница рисования из моей школы была помолвлена с одним из моих сокурсников. Она приходила в мою меблированную комнату и буквально изводила меня своими разговорами о любви.

«Это просто замечательно, когда у тебя есть человек, который до конца понимает тебя, с которым можно говорить обо всем, совершенно обо всем!»

Вот они с женихом имеют обыкновение прогуливаться по Киркевейен и говорят при этом обо всем – абсолютно обо всем.

«Ты знаешь, Марта, я считаю, что главное в любви – доверие, только тогда любовь можно назвать идеальной. К тому же если между любящими нет духовного общения, что же тогда им остается, скажи-ка мне на милость!»

«L'amour sans phrase» [2], – произнесла я и с гордостью засмеялась.

«Эта сторона любви просто-напросто мучение, это животные чувства, ты уж извини меня, Марта!»

«Ах, оставь!» – смеялась я еще громче.

«L'amour sans phrase», – все повторяла я, оставаясь наедине с собой.

Любовь, любовь – ничего другого для меня тогда просто не существовало, это единственное, ради чего стоило жить. Я любила так страстно, что буквально сгорала от любви.

Я чувствовала, как день за днем эта любовь делала меня красивей, здоровей, моложе, заставляла светиться, давала мне совершенно неожиданное жизненное восприятие, делала меня мудрой, жизнерадостной, бесконечно гордой собой. Боже ты мой, раньше, вплоть до сегодняшнего дня, я была всего-навсего по-стариковски умным ребенком, пока не ощутила, что значит быть по-настоящему юной.