Он склонился, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй, и Беренис почувствовала, как горячий румянец залил ее лицо, поднимаясь от щек ко лбу. Ощущая на себе пристальный взгляд Люсинды, она изо всех сил пыталась притвориться безразличной. Перегрин был, бесспорно, красив, но в красоте этой было что-то женское и изнеженное. На нем были очень узкие, облегающие панталоны, достающие до икр, красный с белыми полосками свободный сюртук поверх изысканно расшитого жилета и белый шарф, драпированный замысловатыми складками и завязанный под подбородком. Шелковые чулки и черные лакированные туфли завершали этот шикарный ансамбль, а свою высокую бобровую шапку он, садясь в карету, снял и теперь держал под мышкой.
Несмотря на столь явное фатовство, было что-то искреннее и чарующее в его улыбающихся глазах, во взгляде, обращенном на Беренис с нескрываемым удовольствием, когда он заговорил.
– О вас, моя дорогая, сегодня утром твердит весь город! Разрази меня гром, если это не так! – упрекнул он игриво, погрозив ей пальцем.
– Обо мне? – Беренис озадаченно нахмурилась. Боже правый! Что такого она сделала? Она почувствовала неожиданный приступ дурноты.
Завсегдатаи кофейни засмеялись, подмигивая и подталкивая друг друга локтями. Кто-то свалился с подножки кареты, и его пришлось втаскивать обратно.
– Вы хотите сказать, что ничего не знаете, мадам? Вот уж ни за что не поверю! – продолжал Перегрин. Подняв лорнет, висящий на черной бархатной ленте у него на шее, он окинул Беренис в высшей степени смущающим взглядом.
– Прекратите дразнить, Перегрин, и поведайте нам эту историю. Ведь у вас же просто язык чешется – так не терпится рассказать! – вмешалась Люсинда, уставшая от его намеков. Она прекрасно знала, как юные повесы обожают быть разносчиками сплетен, особенно если эти сплетни могли кому-нибудь навредить.
Перегрин самодовольно ухмыльнулся.
– Не торопите меня – с хорошей историей не следует спешить, герцогиня! – он прервался, чтобы хлопнуть себя по лбу в притворном смущении. – Ах, простите, я оговорился – вы ведь не можете носить этот титул, не так ли, дорогая? – Он с озорной усмешкой многозначительно приподнял бровь, затем открыл серебряную табакерку, взял щепотку большим и указательным пальцами, поочередно поднес ее к каждой ноздре, изящно вдохнул и не менее изящно воспользовался батистовым носовым платком.
Глаза Люсинды холодно сверкнули.
– Не играйте со мной в эти игры, сэр! Вы прекрасно знаете, что я любовница герцога, – сказала она твердо, в то время как джентльмены захихикали, – и что его жена все еще жива, черт ее побери!
– Так значит, вы не слышали о дуэли? – спросил он вежливо, с улыбкой глядя в глаза Беренис так, что у нее таяло все внутри; при этом он лениво засовывал носовой платок за манжет.
– Дуэль! – Она побледнела и резко выпрямилась, тщетно надеясь, что ее худшие опасения не оправдаются.
– Э-э, – завладев вниманием слушателей, Перегрин с облегчением пустился в изложение Подробностей. – Она состоялась в Хэмпстед Хит сегодня на рассвете между капитаном Симоном Куртисом и шевалье Дювалем. Я полагаю, вам известно, что Куртис бросил ему вызов, не так ли, леди Беренис?
Беренис бросало то в жар, то в холод, сердце ее так гулко стучало, что грудь подрагивала под скрывающей ее накидкой. О да, она знала, что эти двое глупых молодых людей поссорились из-за нее: оба хотели сопровождать ее на концерт. Но она не думала, что все настолько серьезно.
– Что случилось? – выдохнула она. В огромных глазах застыли смятение и страх.
Перегрин заметил, как она испугалась, и воспользовался ситуацией, чтобы взять ее руку в свою.
– Куртис продырявил французу руку – он известный фехтовальщик! Я знаю, он сын сбежавшего аристократа и все такое, но ведь мы в состоянии войны с Францией! Потом прибыли констебли, кто-то, должно быть, предупредил их – в высшей степени непорядочно, знаете ли, – и дуэлянтам пришлось пуститься в бега. Куртис очертя голову поскакал в свое имение в Норфакс, а шевалье – в Холлихед, чтобы первым же пакетботом отплыть в Ирландию. Об этом болтает весь город, моя дорогая!
Дуэли были запрещены законом, но вспыльчивые джентльмены игнорировали этот запрет и считали делом чести бросить вызов за действительное или воображаемое оскорбление. В моде были пистолеты, но некоторые все еще предпочитали драться на шпагах. Конечно, этот последний скандал быстро забудется, но он сильно повредит ее репутации, и отец будет просто взбешен, если узнает.
Беренис с досадой закусила губу: она вовсе не поощряла Куртиса и Дюваля. Возможно, немного флиртовала с ними, но никогда не могла даже и представить, что это приведет к такому исходу. А что, если ее жених приедет именно сейчас, когда эта свежая сплетня у всех на устах? Слишком поздно она сожалеет о своей беспечности, которая снова обернулась для нее неприятностями.
– Не стоит так расстраиваться, голубушка! – Люсинда поспешила на помощь подруге. – Каждая красавица стремится иметь на своем счету хотя бы одну дуэль!
Но Беренис покачала головой. Охваченная сомнениями, она на мгновение качнулась в сторону Перегрина, испытывая непреодолимое желание спрятать лицо в пышных кружевах на его груди и заплакать. Она ощущала подавленность и неуверенность, в глубине души сознавая, что с головой бросилась в безрассудные развлечения светской жизни, чтобы заглушить страх перед браком без любви, неумолимо надвигающимся на нее. Она была в ловушке. Ужас перед будущим заставлял ее сердце биться, словно птица в клетке.
Перегрин жаждал утешить ее, удивляясь ее серьезности и озабоченности и в смятении обнаруживая, насколько он, оказывается, неравнодушен к прелестной Беренис, хотя и знает, как это безнадежно. Она уже обещана другому. Сколько раз он безуспешно пытался противостоять соблазну видеть ее, восхищаться ее невинностью и осознавать порочность собственной жизни. Сын сельского сквайра, он приехал в Лондон искать свою судьбу, воображая себя будущим драматургом и выгодно пользуясь расположением богатых родственников. Он вел сомнительное и беспорядочное существование, кое-как перебиваясь, всегда в долгах, но постоянно пребывая в ожидании некоего мифического, несуществующего состояния, которое, впрочем, никогда не материализовалось.
Невидимая Беренис печальная улыбка тронула его губы, когда он бранил себя за столь несвойственную ему сентиментальность по отношению к ней. Он находил, что в этой девушке было что-то необъяснимо чарующее и неотразимое. И не только в прелести лица и фигуры – в самой ее личности было нечто настолько великолепное и ослепительное, что она затмевала собой всех других женщин, входя в комнату. Она сияла, как пламя – с ее сверкающими волосами, выразительными глазами, соблазнительной фигурой и плавной грацией движений. Перегрину было за двадцать, и он уже утратил большую часть своего идеализма, но, тем не менее, в ней он видел воплощение всех богинь своих мечтаний. Расстроенный той удрученностью, с которой она восприняла новость о дуэли, тогда как он полагал, что она будет польщена, став центром всеобщего внимания, он мучительно пытался как-нибудь развлечь ее, чтобы успокоить.