Читать интересную книгу Живая мозаика - Людмила Константиновна Татьяничева

положил мне в руку теплое антоновское яблоко. Целый час держал в рукаве, не решаясь отдать. А может, просто забыл о нем.

И где только достал? В те годы на Урале, да еще зимой яблоки были редкостью…

Ночью мне приснилась Царевна. Шла она по цеховому пролету в парчовом сарафане, гордая и недосягаемая. Пашка — первый заводила и озорник, шел за ней, с мольбой протягивая руки.

На другой день долго разглядывала себя в зеркало, горько сожалея, что обрезала свои длинные косы: короткая стрижка придавала лицу мальчишеское выражение. А тут еще дурацкая привычка сутулиться и на ходу размахивать руками. Решила выработать плавную походку, гордо откидывать голову и улыбаться загадочной скупой улыбкой.

Еле упросила врача закрыть бюллетень: ну сколько же можно сидеть дома?

В цех пришла задолго до смены. Первым, кого встретила, был Аким Трифонов, известный своей серьезностью и полным отсутствием франтовства. Подумать только, коричневую кожаную тужурку, полученную в премию, отдал младшему брату — конопатому нескладехе Федьке!

Акима словно подменили. Вырядился, как на первомайскую демонстрацию.

Сама не знаю почему, ужасно расстроилась. Подошла к своему станку и принялась наводить порядок, хотя, честно говоря, станок блестел чистотой. Но лишний раз протереть его тряпкой все равно не мешало. Старалась не отвлекаться, не смотреть по сторонам.

— Ну и пусть, ну и пусть! — мысленно твердила себе. — Вот напечатают в многотиражке мою статью о комсомольских субботниках, и все станут удивляться, что так складно получилось. И Царевна будет удивляться и завидовать!

Занятая своими мыслями, не заметила, как ко мне подошли. Чья-то легкая рука обняла меня за плечи. Высокая стройная девушка в ладно подогнанной спецовке, улыбаясь синими глазами, певуче проговорила:

— Выздоровела? Вот и хорошо! Давай знакомиться! Зовут меня Маша.

Мое сердце рванулось навстречу этому ласковому голосу и этим синим-синим глазам в темной опуши густых ресниц;.

Мы подружились.

Царевна стала для меня олицетворением обаяния и красоты. Мне доставляло радость наблюдать, как она работает, как разговаривает, как смеется. Я считала вполне естественным, что возле ее станка постоянно толпятся ребята. Чаше всех бывал подле нее Аким. И когда Маша вместе с ним уехала в далекий южный город, мне долго недоставало ее, как будням недостает праздника, а празднику — хорошей песни…

КРАСНЫЕ БУСЫ

Прекрасно понимала, что совершаю глупость, но ничего не могла с собой поделать. Слишком велик был соблазн надеть эту подаренную мне нитку красных продолговатых бус, так идущих к серому сарпинковому платью и открытой загорелой шее. Решив, пусть будет, что будет, с независимым видом вошла в клубный зал и уселась во втором ряду на самом видном месте. Первой ко мне подлетела подружка Валя.

— Ты что, очумела? — вскрикнула она, дыша мне в самое ухо. — В день Восьмого марта явиться в этих дурацких бусах, надо же… Сними сейчас же, слышишь?

Я передернула плечами:

— И не подумаю.

Валя сорвала со своей головы голубую батистовую косынку и набросила мне на плечи, чтобы прикрыть бусы.

Но мною овладело то нелепое упрямство, преодолевать которое научилась лишь спустя многие годы.

Потом подошел Витя Мещеряков — член бюро комсомольской ячейки. Он смотрел на меня с таким ужасом, словно не тонкая нитка бус, а ядовитая кобра обвила мою шею.

— Ты нас позоришь! Или снимай бусы, или немедленно уходи! — В его негромком голосе было столько ледяного отчуждения, что мне стало явно не по себе. Сердце колотилось бестолково и громко.

Оглядевшись вокруг, увидала укоряющие, негодующие и недоумевающие взгляды девчат и ребят — моих сверстников.

Как поступить — я решительно не знала. Бусы, еще недавно такие желанные, неприятно холодили шею. Но снять их сейчас при всех равносильно тяжелому поражению. Выручил Илюша — добрый, испытанный товарищ.

— Тебя к телефону! — крикнул он на весь зал.

Не чуя под собой ног, выбежала в фойе. Разумеется, к телефону меня никто не вызывал.

— Знаешь что, — предложил Илья, — пойдем в кино, «Путевку в жизнь» еще раз посмотрим.

Как я была благодарна Илье за выручку!

Однако история с бусами этим не кончилась. После длительной проработки на комсомольском собрании мне вынесли выговор: не к лицу комсомолке пользоваться атрибутами мещанского обихода.

Выговор получила, а ниточку красных бус все же продолжала тайком носить. Дома или под юнгштурмовской гимнастеркой. И только собираясь на великую стройку у горы Магнитной, после долгих раздумий, решила отказаться от злополучных бус — подарила реке Исеть. Падая, они сверкнули красным обручем и навсегда скрылись в непрозрачной холодной воде, серой, как мое выходное платье из сарпинки.

ХЛЕБОРОБСКИЙ КОРЕНЬ

Еще задолго до окончания школы в семье Уваровых было решено, что Леонид пойдет в механический цех, где с самого основания тракторного завода работает на токарном станке его отец Феодосий Иванович.

Леонид быстро овладел азами токарного дела, работал старательно, проявляя и сноровку и сметку. Но чем больше приглядывался отец к работе сына, тем неспокойнее становилось у него на душе. Ведь каждому настоящему мастеру хочется видеть в своем ученике не только преемника, но и продолжателя, хочется, чтобы хоть на полшага тот превзошел в мастерстве своего учителя. Тем более если это не просто учитель, а родной отец. Не было у Леонида той искры, которая возводит ремесло в степень трудового волшебства…

Летом Феодосий Иванович собрался в родное Смолино проведать своих стариков.

— Возьми с собой, отец. Как раз отпуск подходит, — попросил Леонид. — Деревню я знаю только по твоим рассказам да детским воспоминаниям, когда гостил у бабушки и дедушки.

В большое степное село Смолино Уваровы приехали в самую горячую пору косовицы хлебов.

Урожай выдался богатейший: тяжелые пшеничные колосья клонились к земле.

Леонид целыми днями пропадал в поле. Домой приходил усталый и радостный. С удовольствием пил холодное молоко из запотевшей кружки и делился впечатлениями, новостями.

Старики любовались внуком, радовались, что ему все здесь по душе: и неброская краса степного края, и работа в поле, и простая сытная еда, которую готовила в русской печи бабушка.

Однажды за вечерним чаем дед сказал сыну:

— Зря ты оторвался от своего корня…

Феодосий Иванович отодвинул недопитый чай, долго молчал.

— Как, батя, понимать корень, — проговорил он, любовно и жалостливо вглядываясь в морщинистое лицо отца. — В тридцатые годы, когда я из дому ушел, главным корнем была индустриализация. Не смогли бы мы без техники строить колхозы, поднимать сельское хозяйство…

— Что правда, то правда, но без людей, без хлебороба колхоза не создашь, — возразил старик, вскинув зоркие, не утратившие синевы