Читать интересную книгу Дневник Кокса - Уильям Теккерей

И будьте уверены, моя драгоценная Джемми так бы и сделала!

Март. День на псовой охоте в Саррее

С балом мы так оскандалились, что моя Джемми, все еще в погоне за знатным обществом, с радостью подхватила предложение капитана Хламсброда поехать в наше поместье Таггериджвиль. Если в городе нам было нелегко найти друзей, то здесь это стало куда как просто. Все графство съезжалось к нам, гости у нас обедали, ужинали, танцевали на балах, да еще и разговаривали с нами. Мы взаправду превратились в важных господ. Я заделался настоящим помещиком, а уж коли так, то Джемми требовала, чтобы я занимался спортом и принимал участие в охоте графства.

- Но, душенька, - говорил я, - я же не умею ездить верхом.

- Чепуха, мистер Коукс, - возражала она. - Вечно вы ставите палки в колеса. Вы уверяли, что не научитесь танцевать кадриль, что не привыкнете обедать в семь часов вечера. Вы уверяли, что не улежите в постели позднее шести часов. Но разве вы всему этому не научились? Вы должны ездить верхом и будете ездить.

А когда моя Джемми говорит: "Должны и будете", - спасения нет. Поэтому я послал пятьдесят гиней в охотничье общество и, как видно из уважения ко мне, на следующей же неделе получил уведомление, что место сбора с гончими Скуоштейлская поляна, у самых моих ворот.

Мне было невдомек, что это все означает, и мы с миссис Коукс сошлись на том, что скорее всего в этом месте собак кормят. Но Хламсброд все нам растолковал и великодушно пообещал уступить мне своего коня, писаного красавца. Крайне стесненный в деньгах, он отдавал мне лошадь всего лишь за сто гиней, хотя сам уплатил полторы сотни.

И вот, стало быть, наступил четверг. Свору гончих собрали на Скуоштейлской поляне. Миссис Коукс подъехала в своей четырехместной коляске посмотреть, как мы отправимся в путь. И когда Хламсброд вместе со старшим конюхом взгромоздили меня на моего гнедого Трубача, я тотчас подался за ними.

Хламсброд сел на свою лошадь. Только мы шагом поехали по аллее, как он обратился ко мне:

- Вы же говорили, что ездили на лошади и что однажды отмахали чуть ли не пятьдесят миль?

- Так оно и было, - отвечал я. - В Кембридж ездил, на козлах.

- На козлах! А в седло вы когда-нибудь садились?

- Ни разу. Но это вроде бы не так и трудно.

- Однако ж, - заметил он, - для цирюльника вы смельчак. Мне, по нраву ваша отвага, Коукс.

И мы выехали за ворота.

Что до описания самой охоты, то честно признаюсь - сделать этого не смогу. Хоть и побывал я на охоте, но что оно такое, охота, почему лошади норовят скакать прямо в свору собак и давить их, почему все вопят: "Улюлю! Ату!" - почему собаки бегают тройками да четверками и что-то вынюхивают, а егерь их похваливает: "Молодец, Таулер, молодчина, Бетси"? А мы ему вторим: "Молодчи-на, Бетси, молодец Таулер"? Потом под улюлюканье с одного края и окрики с другого вдруг из нескольких собачьих пастей вырывается оглушительное: "Гав-ав, ав-ав!" - и парень в бархатной шапочке орет вперемешку с проклятьями, кои не стану здесь повторять: "За мной! В Рингвуд!" А потом кто-то горланит: "Вот она! Вот она!" - и вдруг все скопом, сломя голову, опрометью, во всю прыть, с улюлюканьем, воплями, криками ура, - синие фраки, красные фраки, гнедые лошади, серые лошади, собаки, ослы, мясники, баронеты, мусорщики и всякие сорвиголовы рвутся вперед через поляну за двумя-тремя псами, которые лают оглушительнее остальных. Зачем и почему ума не приложу, но только именно так оно все и происходило во второй четверг марта прошлого года на моих глазах.

До этого я держался в седле не хуже других, потому как мы тихо-спокойно трусили по полю, покуда собаки не напали на след. И сперва все шло хорошо, но, как только начался переполох и улюлюканье, мой Трубач припустился стрелой, и я в мгновение ока врезался в свору собак и давай плясать среди них, будто осел среди цыплят.

- Осадите назад, мистер Коукс! - взревел егерь.

Я изо всех сил тянул поводья, кричал: "Тпрууу!" - но скакун мой и ухом не повел, а нес меня галопом, во весь опор. Как я не свалился наземь просто чудо. Изо всех сил я стиснул коленями бока Трубача, поглубже засунул ноги в стремена и мертвой хваткой вцепился в холку, глядя вперед промеж его ушей и уповая на счастье. Ведь я был ни жив, ни мертв от страха, как был бы на моем месте всякий даже опытный наездник, что уж тут говорить о бедном парикмахере.

Ну, а насчет гончих могу чистосердечно признаться, что, хотя Трубач понес меня в их сторону, я не то что собак - кончика собачьего хвоста не углядел. Ничего я вокруг не видел, кроме серо-бурой гривы Трубача, и держался за нее так крепко, что по воле счастливого случая выдержал и шаг, и рысь, и галоп - ни разу не скатившись на землю.

В Кройдоне жил один мусорщик, которого величали в округе Заноза. Когда он не мог раздобыть лошадь, чтобы угнаться за гончими, то неизменно появлялся верхом на осле; и на этот раз он также был тут как тут. Он умудрялся не отставать от гончих оттого, что знал местность как свою пятерню и преспокойно трусил себе напрямик, сокращая путь. Он на удивление чуял, где собака нанюхает след и куда направится хитрый Рейнольде (так охотники называли лису). Заноза направил осла по проселку, что ведет из Скуоштейла на Катшинский выгон. Туда-то и поскакали все охотники. С одной стороны вдоль выгона тянулась низкая изгородь и преглубокая канава. Иные охотники на лошадях лихо перемахнули через оба препятствия, другие въезжали через ворота, что собирался сделать и я, но мне это не удалось, ибо моему Трубачу, хоть ты тресни, взбрендило перескочить через изгородь, и он помчался прямо на нее.

Гоп! Вот бы вам этак сигануть. Ноги в стороны, руки вразлет, шляпа с головы - долой! А в следующее мгновенье вы чувствуете, то есть это я почувствовал, страшнейший удар в грудь, ноги мои выскочили из стремян, а сам я повис на суку. Трубач, вырвавшись из-под меня, катался и бился в канаве. Он зацепился ремешками стремени за кол и никак не мог отцепиться. И вдруг откуда ни возьмись Заноза.

- Эй, любезный! - кричу я. - Ну-ка поживее сними меня.

- Боже праведный! - восклицает он. - А я было посчитал вас за малиновку!

- Снимите же меня! - повторил я. Но он сперва стал высвобождать Трубача и вывел-таки его из канавы, дрожащего и смирного, как овца.

- А ну спускай меня, - приказываю я.

- В свой черед, - отвечает он, а сам скидывает куртку да, посвистывая, обтирает бока Трубача. А когда управился, знаете, что вытворил этот прохвост? Преспокойно уселся на коня и заорал:

- Сам слезай, тухлая помада! Падай - и дело с концом! Пусть твой коняжка пробежится за гончими. А ты на моем рысаке добирайся до своего Тугорежвиля.

И верите ли, с этими словами он ускакал прочь, а я остался висеть на дереве в смертельном страхе, что сук вот-вот обломится. Он и обломился, а я плюхнулся в грязную канаву, и когда вылез из нее, то, честное слово, не походил на какую-нибудь там Венеру или Упалона Бульведерского, чью голову, бывало, причесывал и выставлял в витрине, когда занимался парикмахерством. И благоухал я вовсе не так приятно, как наше розовое масло. Да, скажу я вам, вид у меня был хуже некуда.

Ничего иного мне не оставалось, кроме как взобраться на осла, который смирнехонько общипывал листочки с живой изгороди, и направиться домой. После долгого утомительного пути я наконец добрался до ворот моего поместья.

Все уже были в сборе: и Хламсброд, успевший вернуться, и их сиятельства Мазилб с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей прогуливался перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них улизнула.

- Вот и сквайр Коукс! - закричали конюхи.

Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.

Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.

- Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее законному хозяину.

- Прохвост! - негодовал я. - Ты же ускакал на моей лошади!

- Видали черную неблагодарность? - отвечал Заноза. - Я нашел его лошадь в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.

Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от мучительного стыда мне было не до смеха.

Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще разок.

- Нет уж, - отвечал я. - С меня довольно!

Апрель. Последний удар

Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит, у Грогрэма, где несколько весельчаков собирались раза два в неделю поиграть в бильярд и уютно посидеть с трубочкой за кружкой пива, меня единодушно признавали первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий подряд у самого маркера Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув столь высокого положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования и преуспел в этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.