ЯЛИК
Там, где лодки на причалеЧуть поводят сонным дном,На песке смоленый ящикВ блеске черном и тугом.
Бьет о берег влажным хрустомИ назад шипит прибой.Теплый воздух пахнет густоВысыхающей смолой.
Пахнет сочно, пахнет звонко, –Черным блеском говоряСердцу чайки и ребенка,Ялика и дикаря.
В ЗАХОЛУСТЬИ
За черешнями свежеющего садаЗолотая облачная стыль.Промычало, протопталось стадо,Поднимая розовую пыль.
У калиток, меж крапивы чахлой,Поплескали звездчато водой, –Беглым ливнем улица запахлаИ молочной сладостью парной.
Замутился рдяный жар стекольный,Острой струйкой зазвенел комар…И неспешно с выси колокольнойМедным яблоком упал удар.
«Так тебя нетерпеливо…»
Так тебя нетерпеливоВесело и тайно жду –Словно вместе крали сливыВ вечереющем саду, –
И теперь в мою неволю,В утомительную ложьТы мне краденую долюНепочатою несешь.
ВЕЧЕР
Солнце ниже, ласковей, янтарней…В нем медовое дыханье лип,Теплый запах хлеба из пекарниИ дверей ее певучий скрип.
Печь внутри пылает зевом краснымЯрче, ярче… И блеснет тогдаВ небе обесцвеченном и ясномЛегкой каплей первая звезда.
Перед сном скликаясь в гуще сада,Защебечут разом воробьиИ уснут. И с медленной отрадойМирный день сомкнет глаза свои.
«К земле приникнув, теплой и шершавой…»
К земле приникнув, теплой и шершавой,Пью мягкий шорох ветра надо мной.Так тонко пахнут сохнущие травы –Ушедшим детством, счастьем, тишиной –
Всем, что в потемках жизни растеряла –И вот вдохнула в травяном тепле.Ведь мне, покорной, надо очень малоДля грустной благодарности земле.
«Ежевика, комары…»
Ежевика, комары,Теплый рокот дома;В роще крики детворы:«Дома, дома!» – Дома?..
Нет, такому не бывать,Всё взлетело дымом.Не мечтай, моя тетрадь,О неповторимом.
СЕСТРЕ
Промолчав, улыбнешься мне:Не ответишь ненужно-резко.У тебя цветы на окнеИ узорная занавеска.
Хорошо с тобой отдохнутьПомечтать в кружевном затишье, –И опять в мой жестокий путь,И опять всё круче и выше…
Голубеет моя гора,Встал туман прохладный и тонкий.Вот и ночь. Помолись, сестра,О твоей бездомной сестренке.
«От жизни отойдя в сторонку…»
От жизни отойдя в сторонку,Ее, как поезд, пропустив,Я проводила тех, кто жив,Платочком помахав вдогонку.
Так тихо на пустом перроне.Быть может, поезд был во сне?И ты, в исчезнувшем вагоне,Как он, как жизнь, приснился мне?
«Адам и Ева изгнаны из рая…»
Адам и Ева изгнаны из раяВ пределы скорби, страха и забот.Здесь смертью веет тишина ночнаяИ солнце лаской смертоносной жжет.
Весь дикий мир дарован нам на муку,На черный труд. А горестный покой, –Когда сжимаешь любящую рукуУсталою и любящей рукой,
Когда, без слов всю душу отдавая,Родным и скудным греешься теплом, –Последний дар утраченного раяВ огромном одиночестве земном.
«Дни летят, летят, не уставая…»
Дни летят, летят, не уставая,Спотыкаясь, падая, спеша, –А за ними еле поспевает,Словно изумленная, душа.
И беспомощно влачится с нимиТо в надежде робкой, то в тоске,Как котенок на весенней льдинеВ черной и взволнованной реке.
«Догорали елочные свечи…»
Догорали елочные свечи,Пахло воском и паленой хвоей.На дворе был светлый, синий вечер,Озаренный снегом и луною.
Там, в морозной тишине, далёкоПоезда колеса простучали…Я одна, но я не одинока –Ты всегда со мной в моей печали.
«Остановилось солнце надо мной…»
Остановилось солнце надо мнойВ молчании горячем и блаженном.День светится сухой голубизнойИ пахнет роща теплым, легким сеном.
Стучится дятел в гулкую кору,И стрекоза на стебельке застыла…Так странно знать, что скоро я умру,Что я умру – и будет всё, как было.
И маленький упрямый муравейОступится под тяжестью былинки,Переползая след ноги моей,Последний след на солнечной тропинке.
И на коре березы волос мойВсё будет виться и дрожать, играя,Меня последней ниточкой живойС оставленной землей соединяя.
«За мной гудок стремительный и грубый…»
За мной гудок стремительный и грубый,Упругий гул: «Посторонись! Сотру!..»Ты вся откинулась. Раскрыты губы,И пестрый шарф трепещет на ветру.
И нет тебя. Лишь черная долина,Да горный кряж в пылающей красе,Да пыльный запах теплого бензинаНад призрачно белеющим шоссе.
ДАЛМАЦИЯ
Здесь море дышит тяжкой синевой –В текучих блестках солнечного крапа.Над ним обрыв рыжеющий. С негоАгава свесилась когтистой лапой.
Всё то же небо знойно–голубоеВ зубцах, в бойницах крепостной стены,А там, внизу, – то белый взрыв прибоя,То миг солоноватой тишины.
И в тишине – прозрачный, легкий звукДалекой песни, тающий, как этиЖивые брызги на песке столетий,Как горизонта синий полукруг.
В ДОРОГЕ
В соснах солнечного садаРазорвалось сердце звоном, –Сохнет мертвая цикадаНа пороге раскаленном.
Но душа ее в напевеИз скорлупки вышла теснойИ теперь звенит на древеНашей родины небесной.
«Тонкий посох в руках, надо мной голубая пустыня…»
Тонкий посох в руках, надо мной голубая пустыня,Ветерок в волосах, и весь мир – как родная страна:Только в нем ничего-ничего не имея отныне,Я впервые любить его мыслью и сердцем вольна.
Как росистый цветок, отделенный от ветки осеннейИ свершающий в солнце последний, чудесный полет,В свете славы Твоей так скольжу я, подобная тени,Но весь мир в моем сердце пылающей каплей цветет.
«Лег черной глыбой, грубой и сырой…»
Лег черной глыбой, грубой и сырой,Обломок горный в белом водопадеИ расчесал седое сереброНа две живых, на две кипящих пряди.
Разорванные грузною скалой,Они сольются снова в пенном звоне,Чтоб унести стремительно и злоСвой зыбкий бег от каменной погони.
Но недвижим обломок древних гор,Упрямо вросший в грохот и струенье,Как в вечность устремленный взорПоверх земного, тленного цветенья.
«Раскрыв тяжелый старый чемодан…»
Раскрыв тяжелый старый чемодан,В его морщинистой и проржавевшей пасти,В пыли и мусоре, я обрела роман, —Он начинался прямо с пятой части.
Старинный перевод. Звучал его языкЧуть-чуть неточно, важно и манерно.Вот кто-то подчеркнул: «любовь – роскошный миг» –И четко приписал: «Увы, как это верно!»
А в тонкой затхлости слежавшихся страницС зачитанными мягко уголками —Сухая роза дедовских теплицПрозрачными крошилась лепестками.
«На дне морском, куда не смеет луч…»