Читать интересную книгу У дороги - Герман Банг

— Как рано стало темнеть, — сказала она и вошла в дом. После улицы в комнате казалось тепло и сумеречно. Фру Бай села за фортепиано и стала играть.

Она играла всегда только в сумерках и всегда одни и те же три-четыре мелодии, сентиментальные пьески, которые звучали у нее протяжно и монотонно и вдобавок совершенно одинаково, так что становились похожими одна на другую.

Когда фру Бай случалось остаться одной и играть в темноте, она всегда вспоминала о родном доме. Семья была большая, и детям никогда не приходилось скучать.

Она была самой младшей из братьев и сестер. При жизни отца она была еще так мала; что за обедом еле дотягивалась до своей тарелки.

Отец сидел на диване без пиджака, а дети, стоя вокруг стола, усердно налегали на еду.

— А ну, сорванцы, спину прямо! — покрикивал отец. Сам он сутуло нависал над тарелкой, опершись на стол длинными руками.

Мать ходила взад и вперед, приносила, уносила…

В кухне за длинным столом обедали отцовские подмастерья.

Они гоготали и бранились так, что было слышно через дверь, а потом вдруг затевали потасовку — казалось, еще минута, и они разнесут дом на куски.

— Что там еще? — кричал отец, стукнув по столу кулаком. В кухне воцарялась мертвая тишина — слышно было только, как кто-то потихоньку шарил под столом, разыскивая упавший во время драки кусок хлеба.

— Головорезы! — ворчал отец.

После обеда он дремал на диване. Просыпался он с боем часов.

— Ну, ладно, пофилософствовал, и будет, — говорил он и, выпив кофе, уходил в мастерскую.

После смерти отца все изменилось. Катинка поступила в институт вместе с дочерью консула Лассона и с бургомистровой Фанни.

Семья консула иногда приглашала ее в гости…

Братья и сестры разъехались кто куда. Она осталась одна с матерью.

Это были самые счастливые годы в жизни Катинки — в маленьком городке, где все ее знали и она знала всех. В полдень они с матерью усаживались в гостиной, каждая у своего окна, — мать далее приспособила у своего окна «зеркальце». Катинка вышивала «французской» гладью или читала.

Яркие лучи солнца просвечивали сквозь цветы на окнах и ложились на чисто вымытый пол…

Катинка читала много книг — она брала в библиотеке романы о людях из высшего света и еще стихи, которые переписывала в альбом…

— Тинка, — говорила мать. — Смотри, вон идет Ида Леви. Ой, на ней желтая шляпка…

Тинка поднимала глаза от рукоделья.

— У нее сегодня урок музыки, — говорила она.

Ида Леви проходила мимо, кивала им, и они кивали в ответ и знаками спрашивали у нее, собирается ли она на станцию к «девятичасовому».

— Как она выворачивает ноги, страх один, — говорила Тинка, провожая Иду Леви взглядом.

— Это у нее от матери, — отвечала мать Тинки.

Так проходили один за другим — управляющий имением, два лейтенанта, уполномоченный и доктор. Они кланялись, а женщины в окне кивали и о каждом говорили несколько слов.

Они знали про каждого, куда он идет и зачем.

Они знали каждое платье и каждый цветок на шляпке. И каждый день говорили одни и те же слова об одном и том же.

Вот мимо проходит Мина Хельмс.

— Смотри, Мина Хельмс, — говорит мать.

— Да. — Катинка провожает ее взглядом, щурясь от солнца.

— Ей надо бы сшить новое пальто, — говорит она.

— Бедняжка, откуда им взять денег? — Мать следит за Миной в зеркало… — Да, старое совсем уже обтрепалось. А может, его еще можно перелицевать. Правду говорит фру Нес — у фру Хельмс и денег нет и руки никудышные…

— Вот если бы у господина уполномоченного были серьезные намерения, — отзывалась Тинка.

В пять часов заходили подружки, и девушки отправлялись на прогулку. Они парочками прохаживались взад и вперед по улице, встречались, сбивались в кучки, смеялись, болтали и снова расходились в разные стороны…

А по вечерам, после чая, все шли на станцию к девятичасовому поезду; теперь девушек сопровождали матери, и прогулка проходила более чинно.

— Катинка, — говорила мать, оборачиваясь, — она шла впереди с фру Леви. — Посмотри, господин Бай… Стало быть, он нынче свободен от дежурства…

Господин Бай проходил мимо и кланялся. Катинка отвечала на поклон и краснела. Подруги вечно поддразнивали ее господином Баем…

— Наверное, идет играть в кегли, — говорила фру Леви. По воскресеньям они ходили в церковь слушать обедню.

Все были разодеты по-праздничному и пели так, что отдавалось под сводами, а в большие окна на хорах глядело солнце…

Сидеть в церкви рядом с Торой Берг было сущим наказанием.

Во время проповеди она то и дело шептала: «Гляди в оба, старушка», — и щипала Тинку за руку…

Тора Берг вообще была отчаянная сумасбродка.

По вечерам в Тинкино окно сыпались камешки и пыль.

И вся улица звенела от смеха и гомона.

— Это Тора возвращается с вечеринки, — говорила Тинка. — Она была у дочери бургомистра.

По дороге домой Тора неслась по улице как угорелая, а за ней целая ватага молодых людей. Весь город был свидетелем того, как Тора Берг возвращается с вечеринки.

Катинка любила Тору Берг больше всех подруг. Она восхищалась ею и, когда они бывали вместе, не сводила с нее глаз. Дома она повторяла по двадцать раз на дню:

— А Тора сказала…

По сути дела, она с ним была очень мало знакома. Но вечерами на прогулке или в павильоне на абонементных концертах — раз в две недели по понедельникам там играл военный оркестр — они разговаривали друг с другом. При встречах с ним Тинка вспыхивала до корней волос.

В павильоне она и познакомилась с Баем… В первый лее вечер он больше всего танцевал с ней.

И когда катались на коньках — он всегда приглашал ее кататься с ним в паре. Они летели по льду, как на крыльях, ей казалось, будто он несет ее на руках… Бывал он и у них в доме.

Все подруги ее поддразнивали, и, если затевали игру в чепуху, во мнения или в «задумай-кого-нибудъ», ей всегда намекали на Бая. И все смеялись.

И дома мать только и говорила что о нем.

Потом состоялась помолвка, и теперь куда бы она ни пошла — по воскресеньям в церковь, а зимой в театр, когда приезжали актеры, словом, повсюду — у нее бывал провожатый… Потом Бай получил место, и началось хлопотливое время: готовили приданое и прочее обзаведение… Подруги помогали Катинке метить белье и вообще делать все, что требует обычай…

Стояло лето, подружки стайкой сидели в беседке. Постукивала швейная машина, кто подрубал швы, кто закреплял узелки.

Подружки поддразнивали Тинку и смеялись, а потом вдруг вскакивали, выбегали в сад и носились по лужайке со смехом и шутками, словно табун жеребят…

Самой тихой среди них была Тинка.

Подружки перешептывались в укромных уголках, и в доме Леви, где вышивался коврик, на котором Тинка должна была стоять у алтаря, и репетировали псалмы, которые предстояло петь хором…

И вот настал день венчания — в разубранной церкви яблоку негде было упасть. Наверху у органа стояли все подружки. Тинка кивала, благодарила и плакала. Плакала в три ручья.

А потом они приехали сюда, в это тихое захолустье.

В первое время после замужества Тинка всегда была пугливо насторожена, точно каждую минуту ждала, что кто-то на нее накинется.

Многое оказалось для нее неожиданным, а Бай бывал иногда так груб — она страдала и покорялась и была напугана и растеряна…

К тому же она чувствовала себя в этих краях чужой и никого не знала — ни души…

Потом наступило время, когда она попривыкла и, привязчивая по натуре, даже стала робко льнуть к Баю.

Она приносила в контору мужа свое рукоделье и смотрела, как он сидит, склонившись над столом, и прядь курчавых волос спадает ему на лоб.

Она вставала, подходила, к нему и обвивала рукой его шею — ей хотелось тихонько постоять возле него, подольше побыть с ним рядом.

— Я же пишу, детка, — говорил Бай.

Она склонялась ближе к нему, он целовал ее в затылок.

— Дай нее мне писать, — говорил он и целовал ее еще раз.

— Ах ты, писака, — говорила она и отходила от него.

Текли годы. Катинка свыклась со своей жизнью — приходили и уходили поезда, местные жители уезжали и возвращались, они рассказывали новости и расспрашивали о новостях.

Супруги Бай встречались с соседями. Чаще всего за картами у Бая, мужчины поочередно собирались то одни, то с женами.

А тут еще собака, и голуби, и сад, да и вообще фру Бай была не из проворных. Она едва успевала управляться с домашними делами — ей не приходилось думать о том, как убить время. Она все делала медленно и копотливо; Бай прозвал ее «тихоходом».

Детей у них не было.

После смерти матери Катинка получила свою часть наследства наличными. Поскольку их было только двое, они жили в полном достатке и даже богато.

Бай любил хорошо поесть и часто привозил из Ольборга дорогие вина. Он немного раздобрел и обленился — большую часть работы выполнял за него помощник. «Лейтенанта» он разыгрывал теперь только за порогом дома.