– А разве у Рязани ничего нет? – спросил он.
– Если прикажете, будет! – ответил Ланской.
Главнокомандующий не приказал передвигать запасы к Рязани, потому что и не собирался идти туда, но все-таки велел военному полицеймейстеру армии Шульгину отправлять на Рязань все обозы.
Штабные знали Кутузова: он никому не откроет того, что думает, это не горячий Багратион и не методичный Барклай.
И теперь армия и часть жителей Москвы медленно двигались по Рязанскому тракту на Бронницы. Армия не могла особенно торопиться: надо было прикрывать уходившее из Москвы население. Москвичи жались под крылышко армии. На остановках многие из них, вышедшие из дому налегке, просили у солдат «хлебушка», сенца для козы или коровы, которых вели с собой.
Солдаты делились с бабами и ребятишками последним куском.
Трудно было москвичам уходить из любимой, родной столицы. Вздыхая и плача, они оглядывались назад.
– Москва, красавица ты наша! По камушку, по дощечке унесли бы мы тебя с собою – не доставайся лютому ворогу! – говорили они.
На второй день пути, в ночь, москвичи увидали над древней столицей страшное зарево; оно переливалось всеми цветами. Ни один самый искусный пиротехник не мог бы придумать такого сочетания красок.
Солдаты шли хмурые, молчали.
– Господи, да что ж это такое!
– Матушка наша Первопрестольная занялась!
– Горит, горит Белокаменная!
– Поджег окаянный француз! – проклинали, причитали бабы.
Мужики кляли врага, ожесточались:
– Коли Москва не наша, так пусть уж будет ничья!
– Теперь остается нам торговать золой да углями! – с горечью иронизировали они.
Армия заночевала в деревне Панки, в пятнадцати верстах от Москвы. Главнокомандующий сидел в избе у открытого окна, пил чай. Под окнами собрались панковские старики. Кайсаров хотел гнать их, но Михаил Илларионович не велел. Старики с ужасом указывали на горевшую Москву, крестились, спрашивали:
– Что же это? Неужто пропадем все?
Девяностолетний, с замшелыми зелеными бровями дед говорил, опираясь на клюку:
– Ваше сиятельство, ежели не хватило войска, зачем же не кликнули народ? Разве мало нас на Руси? Все бы пошли. Солдат делал бы свое, а мы свое.
– Так и надо, дедушка: навалиться на него всем народом. Вон витебские и смоленские давно поднялись.
– Оружия нетути, – сказали из толпы.
– А топоры, вилы, косы – разве не оружие? – спросил Кутузов.
– Правильно!
– Всем миром мы ему голову и сломим, вспомните мое слово! – говорил в сердцах Михаил Илларионович. – Горит Москва – прискорбно, жалко, но ведь горела же она не раз: и татары ее жгли и поляки, а все стоит! Гори Москва – но живи Россия!
В тот же вечер Кутузов послал письмо жене в Петербург:
«Я, мой друг, слава Богу, здоров и, как ни тяжело, надеюсь, что Бог все исправит».
3 сентября подошли к Боровской переправе через реку Москва. На следующий день по устроенным двум понтонным и двум накидным мостам армия перешла на правый берег реки, и тут вдруг последовал новый приказ: не идти на Рязань, а поворотить на запад, к Подольску. Свернули с широкого большака на размытые дождями глинистые проселки. Тронулись в путь темной ночью; двигались по проселочным дорогам двумя колоннами, соблюдая строжайшую дисциплину.
«Всем генералам во всякое время находиться неотлучно в линиях при своих корпусах», – приказал Кутузов.
Арьергард должен был так прикрывать отход, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл.
Арьергард скрытно шел следом за армией, оставив у Боровского перевоза два казачьих полка. Казаки должны были под натиском врага отступать к Бронницам, делая вид, что армия отходит по Рязанской дороге.
Офицеры недоумевали:
– И зачем петляем, как заяц на дороге?
– Принимаем фланговое положение.
– Пока зайдем во фланг Наполеону, так сами подставляем неприятелю свой. Враг сидит у нас на плечах, а мы перестраиваемся.
– И совсем неверно: наш правый фланг надежно защищен рекой. А французов нигде не видно, мы оторвались от них, – спорили офицеры.
Солдаты рассуждали об этом же по-своему:
– Почитай три месяца шли все на восток, а теперь, глянь-кось, повернули на запад, на Тульскую дорогу.
– Император, бают, велел идтить к нам, на Владимир.
– Идти на восток? – усмехался другой. – А всю теплую сторону, все лучшие земли, Украину, Новороссию, выходит, оставить францу?
– В твоем Владимире что есть? Купцы да монашки, а в Туле – оружейный завод!
– Да в Брянске пушечный.
– И в Орле тоже пушки льют, у Демидова.
– А у нас, на Черниговщине, в Шостке, селитренный, пороховой.
– Вот видишь, а ты со своим Владимиром! Михайло Ларивоныч знает что делает!
– Зна-а-ет! Москву отдал, столицу!
– А что Москва? Мы на любом месте столицу сделаем. Вон Петра Великой устроил на болоте Петербург…
– Михайло Ларивоныч играет с французом в гулюшки…
По мере приближения к Калужской дороге цель Кутузова становилась все яснее даже солдатам. Они поняли: идут в тыл врага. Потому старались удвоить шаг и жалели, что переходы невелики.
Все сообразили:
– Вот зачем отдали французам Москву.
– Это их нарочно заманили в западню.
Хвалили на все лады Кутузова:
– Ай да старик Кутузов! Поддел Бонапартия, как ни хитрил француз!
– Михайло Ларивоныч – тертый калач: он и турка объегорил!
– Он – суворовский любимый ученик!
5 сентября вечером армия подошла к Подольску и дневала в нем.
В Подольске Кутузов сделал смотр армии. Войска проходили мимо главнокомандующего и впервые после сдачи Москвы приветствовали его возгласами «ура».
Из Подольска армия двинулась на старую Калужскую дорогу, которая была в центре всех путей из Москвы на юг, и встала у Красной Пахры, прикрывшись рекой Пахра.
Русские отдыхали в Красной Пахре пять дней. Кутузов собирал отставших, приводил полки в порядок. Он каждое утро спрашивал:
– А что, неприятель где? Не видно еще его?
Французы пропали. Мюрат, введенный в заблуждение Милорадовичем, потерял русскую армию.
А она с каждым днем становилась веселее. Отчаяние, уныние и ропот прекратились. Вернулась уверенность. Солдаты ободрились.
В Красной Пахре получили радостную весть: государь произвел за Бородинскую победу генерала Кутузова в фельдмаршалы, офицеры получили третное жалованье, а солдаты – по пять рублей на человека.
Однажды за обедом фельдмаршалу подали стерляжью уху.
– Откуда такая прекрасная рыба? – удивился Михаил Илларионович.
– Калужские купцы прислали, – ответил Резвой.
– Ну, спасибо им. Сразу видно, что мы теперь живем как надо быть, дома!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});