едва сдерживая смех. Впрочем, это не осталось незамеченным и для учителя.
– Ничего смешного, Черкашин, – отчеканила Нина Ивановна. – Если тебе очень весело, поделись с нами.
Сидящий на задней парте высокий парень с падающей на глаза челкой лукаво посмотрел на учительницу:
– А я ничего, Нина Ивановна. Просто смешной случай вспомнил. Как мой брат катался на роликах и грохнулся в лужу.
Все захихикали, прекрасно поняв, что брат на роликах здесь совершенно ни при чем. Как потом узнал Дима, никакого брата у Черкашина не было и в помине.
– Тишина! – повысила голос учительница. – Не забывайте, что каждый из вас тоже может поменять школу и окажется в точно такой же ситуации.
Пока она делала наставления, Дима, потупив взгляд, исподтишка разглядывал своих будущих одноклассников. Тех, с которыми ему, по всей видимости, придется еще учиться четыре года, закончить школу и получить аттестат о среднем образовании.
И когда его глаза остановились на ней, он даже вздрогнул. В глотке мгновенно стало сухо, как в заброшенном колодце, ладони предательски вспотели, а сердце гулко заколотилось, словно подавая школьнику недвусмысленный сигнал.
Это была самая красивая девочка, которую ему приходилось когда-либо видеть. Светлые, пшеничного цвета волосы густыми локонами обрамляли ее миловидное нежное лицо. Больше всего его потрясли ее глубокие, темно-зеленые глаза. Глядя в них, Дима почему-то думал об озерах, затерянных в лесной глуши и не тронутых цивилизацией. Самое поразительное, что в этих глазах в тот день не было и намека на усмешку. Она смотрела на него с нескрываемым любопытством, рассеянно вертя своими тонкими пальчиками карандаш.
Девочка поймала его взгляд, и ее губы тронула едва уловимая улыбка.
Он торопливо отвел взор, делая вид, что разглядывает стенды, пестревшие множеством таблиц и схем. Затылок буквально полыхал от жара, и он боялся, что его щеки стали пунцовыми и это все видят.
Потом он узнал, что это небесное создание зовут Аней.
Самая красивая девочка класса, а возможно, и всей школы – Аня Тополева.
Ее имя он беззвучно повторял бесконечное количество раз, укладываясь спать.
Но подойти решился только спустя полтора года.
Всю последующую неделю к Диме присматривались. Никто из ребят к нему не подходил, а сам он обратиться к кому-либо стеснялся. Но и существовать в полном вакууме дальше не представлялось возможным. Уже много позже Дима с тоской пришел к выводу, что в ту первую неделю к нему даже не присматривались. Во всяком случае, определение для этого было неподходящим.
Класс принюхивался к нему. Именно так это и выглядело. В какой-то момент Дима даже сравнил себя с животным, которому каким-то чудом удалось прибиться к стае. И вместо приема и уюта он, трясущийся и напуганный, видел перед собой лишь недоверчивые взгляды, сопровождаемые глухим ворчанием.
И старт был дан с того момента, как Нина Ивановна представила его.
Шлангин.
Это было… это было вроде первой песчинки, которая случайно попала в смазанную шестеренку. С каждым днем эти песчинки продолжали забиваться между зубцами, усложняя и без того непростую работу механизма.
«Ага, Шлангин… – прочитал в глазах одноклассников Дима в тот день. – Вот ведь какая интересная фамилия… Просто так такие фамилии не бывают?! Значит, что-то за этим стоит!»
Интересно, как сложилась бы его судьба в этой школе, будь он, к примеру, Соколовым или пусть даже Петровым?
Внутренний голос уверял его, что дело вовсе не в фамилии, и Дима после долгих размышлений был вынужден согласиться. Вон, у них в классе есть парень с фамилией Немец. Так почему-то никто его фашистом или Гитлером не обзывает.
Спустя неделю тот крепкий парень с последней парты, Олег Черкашин, попросил его списать домашнее задание по географии. Не раздумывая, Дима отдал свою тетрадь с добросовестно выполненной работой. Он наивно полагал, что этот добрый (а добрый ли?!) жест с его стороны поспособствует налаживанию контактов в классе.
Тетрадь вернули только перед географией, когда Дима уже начал не на шутку волноваться. Правда, тетрадью назвать то, что протянул ему Черкашин, можно было с большой натяжкой. Скомканный, бесформенный грязный комок с изжеванными листами. Уже позже он случайно узнал, что мальчишки играли его тетрадью в футбол в школьной раздевалке.
– Извини, уронил, пока нес тебе, – произнес Черкашин, даже не моргнув глазом. Лицо его было ровным, лишь в глазах пряталась издевательская улыбочка. – Спасибо.
Насвистывая, парень как ни в чем не бывало сунул это нечто в руки Димы и ушел.
Внутри все ходило ходуном, пальцы сжимались в кулаки, но Дима ничего не сделал. Пробормотав что-то невнятное, он молча сунул комок в рюкзак и побрел в класс.
Тетради нужно было сдать на проверку, и он долго размышлял, как поступить, между делом пытаясь хоть как-то разгладить и привести в порядок измятые листы. Если не сдаст – получит «пару». А сдавать тетрадь в таком виде ему было стыдно. Промучившись, он все же выбрал второй вариант. И сразу же пожалел об этом.
Учительница географии сразу обратила внимание на его тетрадь. Она нарочито взяла ее кончиками пальцев за обложку, словно подчеркивая к ней свое брезгливое отношение, и позвала Диму.
– Я не знаю, из какой помойки ты ее вытащил, Шлангин, – холодно произнесла она. Несчастная тетрадь болталась перед глазами, напоминая подбитую птицу. Когда учительница небрежно бросила ее на стол, она вяло раскрылась, обнажая надорванный лист, на котором виднелся четкий пыльный след кроссовки.
– Переделаешь и принесешь новую, – велела географичка. – Может, там, где ты учился, такие тетради были в порядке вещей, но в нашей школе это не пройдет.
Дима невидяще смотрел в пол, чувствуя, как его заливает жгучая краска стыда.
– Двойку я тебе пока ставить не буду, – подвела она итог. – Но оценка будет снижена на балл. Все, свободен.
И Дима был бесконечно рад такому исходу дела. Единственное, его покоробила фраза учителя «в нашей школе…». Будто он не знает, как должны выглядеть тетради! Ну да ладно, хорошо, что все обошлось.
Да, на этот раз обошлось. Он старательно переделал работу и получил за нее четверку (с учетом потери балла, потому что сделана она была безупречно).
А буквально через пару дней к нему обратился Арсен Лаликян. Чернявый, вечно ухмыляющийся парень, маслянистые глаза которого постоянно ощупывают тебя с ног до головы, словно выискивая какой-то недостаток. Рядом с ним стоял Черкашин, многозначительно улыбаясь.
– Слышь, брателло, дай немецкий содрать, – нараспев проговорил Лаликян. Он переглянулся с Черкашиным и хитро усмехнулся, будто бы их связывал какой-то секрет. – Ты же сделал, мы знаем.
Дима посмотрел на Черкашина, и тот подмигнул ему.