свою.
Ибо жизнь – эта битва: следить свысока
мировой оголтелый бедлам,
тут военная хитрость – не брать языка,
партизаня по вражьим тылам.
Но вести затяжные, как ливни, бои
с сонмом ангелов падших, едва
отбивая у вестников смерти свои
силы, помыслы, чувства, слова.
А не то, словно в царстве теней, наяву
сын отца не узнает и мать,
как чужая старуха, не веря родству,
просто мимо пройдёт помирать.
На Донбассе
Раньше они лишь в общей могиле лежать могли б:
в лагерном рве человечье мясо,
а теперь бок о бок отстреливаются из-под глыб
гибнущего Донбасса.
Раньше один другого к стенке б – кровав закат
Родины, по сторонам распятой.
А теперь они вместе хоронят своих солдат,
убитых в Ясиноватой.
Бездна с бездной сошлись. Шаг в шаг и плечом к плечу.
Ангельски хор поёт – высоко и чисто.
С общей молитвой теперь ставят свечу
за воинов – коммуниста и монархиста.
…Ненависть, преображайся в любовь, как лёд —
в лёгкую воду, в пар, и в туман, и в дымку,
в облако, возносящее весь народ:
в белых лохмотьях каждый,
и все – в обнимку!
Баллада о Сашке Билом
Это дух Сашка Билого – неутолённый, мятежный —
бешеной слюною исходит, что шелудивый пёс: жуть, злость,
жаждет отмщенья, крови, рыщет по Незалежной,
вгрызается в плоть, рвёт тёплое мясо, ломает кость.
Это не кто, как он – прелюбодейный, шало
пахнущий палёною человечиной, в Одессе вдыхает дым,
роется в Мариуполе в трупах, но всё ему мало, мало,
весь измазался кровью, а – всё незрим.
«Мало ещё вы душ загубили кацапских», – за ушные мочки
дёргает, подначивает, поддаёт пенделя, чтоб уж наверняка,
долбит мозг Коломойского, печень клюёт, вырывает почки.
«Это ты, – Сашок?» – тот в ужасе спрашивает невидимого Сашка.
Так недолго сойти с ума, что со ступеньки… Лютый
озноб: серое вещество закипает, скисает, как молоко.
В ночи Коломойский спрашивает у шкафа: «Билый, чи там, чи тут ты?»
Но до поры ухмыляется, отмалчивается Сашко.
Ибо – наутро – знает: глянут все западенцы,
все коломойцы глянут в зеркальную даль и – в крик:
оттуда стервец Сашко кривляется, грызёт заусенцы,
средний палец показывает, высовывает язык.
Глянут наутро бандеровцы – родичи, единоверцы —
на братанов по сектору, и в каждом из них – мертвяк
Билый Сашко сидит, застреленный ночью в сердце
и заселивший тела живые незнамо как.
Глянет и Незалежная в воды, и – отразится
бритая голова с безобразным ртом, жёлтый желвак,
бегающие жестокие глазки, жиденькие ресницы:
вылитый Сашко Билый – убивец и вурдалак.
Да это же бес в маскировке: плоть, синие жилы,
всё как у всех – комар на лице простом…
На цепь его посадить, под требник Петра Могилы
склонить с заклинательными молитвами и крестом!..
В берцах, в военном буро-зелёном прикиде:
ишь, как всамделишный – щетинистая щека…
Да покадит на него иерей,
воскликнет Господь: «Изыди!»,
и с воем из Незалежной низвергнется дух Сашка!
Семён Пегов
«в февральских маршах высшие чины…»
в февральских маршах высшие чины
осколками ракет посечены
степных аллей вангоговы обрубки
троянски не обдуманы поступки
скребут умы купцы и горлопаны
хрустят во рту азовские рапаны
погружены в прифронтовые дрязги
затвор над их затылками не лязгал
жуют песок бубенчатые тралы
торчат домов кошмарные кораллы
на пепелище города Марии
где сто постов железом заморили
в разгар густой мучительной весны
азовские развилки и кресты
весною обезличенный состав
закатами надломленный сустав
и сколько тут за мужество ни ратуй
мы декабристы каторжане и пираты
идём на штурм бессмысленно горя
без неба в голове и без царя
смертями пустырей неомрачимы
голодно-первобытные мужчины
в безвременной и сладостной тоске
лежим на мариупольском песке
и души обезврежены войной
и кровь как христианское вино
по жилам жизнь размеренно гоня
подальше от купцов и цыганья
выстраивает роту в три ряда
моя новороссийская орда
Апрель 2022
«Он поправляет усы, поднимается на драккар…»
Он поправляет усы, поднимается на драккар,
Северный ветер, вплетённый в его косу,
Нечто подобное, кажется, предрекал —
И проклятие это клонит его ко сну.
Весь отряд на борту. Командует – не борзеть.
Не привык Ярополк дрёму делить с людьми,
Он проходит к корме, забивается под брезент,
Терпко пахнет смолою корпус его ладьи.
Что смаковать кручину? Западная Двина
Сделает всё сама, верный укажет курс.
В этой седой воде пряжа богов видна,
Вечность сама видна, пряная, как укус.
Ярополк засыпает. В поймах встают леса —
Путаные наречья снова во рту вертеть,
Хвойные комары будут над ним плясать,
Редкие облака будут о нём радеть.
Он всегда был из тех, кто борется до конца,
Но когда их драккар проглотит угрюмый плёс,
Прежде чем утонуть, вспомнит лицо Отца
И тоску по Нему, что с собой унёс.
«…и сколько их в дремучей извести…»
…и сколько их в дремучей извести
Пропавших без вести —
Тоску по ним из нас не вывести,
Не соскрести.
Нам, первобытным мудакам,