Читать интересную книгу Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

горах Ирана или Перу. Вполне вероятно, что, не будь революции в России, я бы целиком посвятил себя энтомологии и вообще не писал бы никаких романов»[27].⁂

Джон Кейдж был не только видным представителем авангардной музыки, но и страстным микологом; он увлекся сбором дикорастущих грибов, гуляя в лесах около города Стоуни-Пойнт (округ Рокленд, штат Нью-Йорк), где у него был дом. В грибах он разбирался так досконально, что в конце 50-х, отвечая в итальянской телевикторине на вопросы по этой тематике, выиграл пять миллионов лир. В 60-е годы он снабжал съедобными грибами один нью-йоркский ресторан и участвовал в создании Нью-Йоркского микологического общества – группы заядлых грибников, которая до сих пор проводит регулярные «грибные прогулки» в городе Нью-Йорк и штате Нью-Йорк. «Что толку делать вид, будто ты знаешь грибы. Они ускользают от твоей эрудиции», – написал Кейдж в книге «Для птиц». Грибы – создания непредсказуемые и анархические, действующие наперекор классифицирующему их интеллекту. «Я пришел к выводу, что, посвятив себя грибу, можно многое узнать о музыке».

⁂

Эмили Дикинсон с юных лет обожала растения и страстно увлекалась садоводством. В четырнадцать лет, изучая ботанику, она собрала гербарий из более чем четырехсот образцов, найденных на полях и в лесах вблизи дома ее родителей в Амхерсте, штат Массачусетс: этот альбом в кожаном переплете теперь хранится в Хоутонской библиотеке Гарвардского университета, которая также его оцифровала. При жизни Дикинсон была шире известна своим обожаемым садом, где растила цветы, чем стихами. Полностью затворившись в своем мирке, когда дарение букетов сделалось для нее способом общения с внешним миром, она бродила по своему саду в ночное время: надев белое полотняное платье, работала при свете фонаря. «Я всегда была привязана к Почве», – написала она как-то. Из тысячи восьмисот стихотворений, обнаруженных после ее смерти в 1886 году, более трети основываются на ее обширных познаниях о садоводстве, а образы навеяны ее садом и окрестными землями.

⁂

О блужданиях, шатаниях и прочих скитаниях я размышляла, потому что шел август. Музыкант, соскучившись по бурной птичьей жизни, уехал на остров Бонавентюр в Квебеке – тусовался там со ста тысячами олуш: крикливых, сгрудившихся на одном из крупнейших в мире, – крупнее есть только в Шотландии, птичьих базаров. (Его прощальное напутствие: «На бесптичье мозг киснет и замыкается в себе – а там только хлам и одиночество! Бегите от жары и целуйтесь с птицами: вперед к приключениям!») Я вместе с семьей тоже отправилась блуждать – и занесло нас в семейный летний лагерь организации ИМКА в лесах Северного Онтарио.

В свой крохотный домик мы ездили уже десять лет подряд – меняли современные удобства на прохладную сладкую озерную воду. Всё, что я имела против питания за общим столом, тематических вечеров и хоровых песен у костра (загородные лагеря – кошмар интроверта), с лихвой компенсировала радость видеть, как сыновья самостоятельно бродят по лесам и лугам. Почти каждый день уходили они утром, а возвращались – грязные, замурзанные, иногда исцарапанные до крови – только затемно.

Именно эту самодостаточность и свободу, столь привычные мне по моему собственному детству, я надеялась в них развить. Сама я, когда мне исполнилось девять, дотемна носилась по нашему району на воле. Мама не стремилась держать меня на коротком поводке – была слишком занята в собственной галерее японского искусства.

Спустя тридцать лет, в том же городе, мои дети редко выскальзывали за ограду нашего сада. По части родительского подхода я – где-то посередине между мамой-наседкой и мамой-пофигисткой, а потому я спрашивала себя, до чего их доведет столь жесткое ограничение самостоятельности. Спрашивала-то спрашивала, но обнаруживала, что мне трудно отпускать их гулять. Другие родители, вероятно, тоже спрашивали себя, до чего всё это доведет. А может, мы просто опасались бесстрастного суда общественного мнения в случае, если недоглядим за детьми. Знаю лишь, что в нашем районе было полно детей на положении узников.

Раз уж в наши времена опека над детьми – чуть ли не самая суровая в истории человечества, мне захотелось, чтобы мои сыновья получили опыт не распланированных заранее игр, которые развивают отвагу и любознательность. Так август стал порой временного побега из тюрьмы.

В том августе была пятнадцатилетняя годовщина моей свадьбы. Пока сыновья ловили лягушек и стреляли из лука, обнаруживая, что мир снаружи городской черты может быть захватывающе-интересным, труднопроходимым, а иногда страшным, мы с мужем совершали долгие прогулки по лесу.

⁂

Когда я с ним познакомилась, у нас обоих сердца были разбиты. Он пел в дальнем зале одного маленького клуба. Я оказалась там, потому что двое моих друзей настояли: брось сидеть в четырех стенах и оплакивать недавний разрыв с юным поэтом с Западного побережья. Выманили меня из дома, посулив пищу для сердца и смену обстановки.

Мужчина, который впоследствии стал моим мужем, был тощий и жилистый брюнет с короткой стрижкой. Под глазами – грязные круги, на руке татуировка в виде Грувера[28]. Зал был битком: все его знакомые, среди них – много других певцов и музыкантов. Будучи в растрепанных чувствах, он исполнял песни, богатые страстной печалью и самоуничижительным юмором.

Мы оба были не в лучшей форме. И потому я приняла его за другого.

Вот это бедолага, подумала я удовлетворенно. Мой тип мужчины.

На первое свидание он пришел в темном винтажном костюме, создававшем иллюзию, что передо мной человек загадочный, но мрачный. Я думала, выпьем быстренько по бокалу и разбежимся. Сидела с рюкзаком на коленях, готовясь уйти в любой момент, но свидание затянулось. В четвертом часу утра, когда мы танцевали, спьяну наваливаясь друг на друга, я притронулась к его щеке, к его унылой щетине.

Я думала, что это мимолетная любовная связь, а не начало чего-то, у чего будет продолжение. А когда наступил рассвет, и мы всё еще были вместе, запели птицы. По крайней мере мне так кажется. В увядших садах и среди иссохших цветов просто должны были находиться птицы, потому что, хоть я этого еще не знала, ни один день не обходится без птиц.

Я не знала, что этот мужчина останется со мной надолго, да так никогда, в сущности, и не уйдет. Не знала, что между нами есть что-то, из чего можно выстроить гнездо.

⁂

Скоро я узнала, что он не из тех, кто рассказывает про себя замысловатые истории. Он не размышлял чересчур много – и этим я не хочу сказать, будто ему чужды глубина мысли и любопытство. Таких прилежных фанатов самообразования, как он, я сроду не встречала. С тех пор как мы сошлись, мой муж так целеустремленно, словно писал диссертацию, погружался в изучение идиша, сочинение музыки для кинофильмов, канторское пение, оперы Вагнера, классическую русскую литературу.

Сама того