Читать интересную книгу Записки о Бухарском ханстве - П. Демезон

2-го января навьючил я все необходимое на одного верблюда и отправился с башкиром своим и Ша-Булатом в город. В полутора фарсахах от Вабкенда переехали мы мост Таш-Купыр, кирпичный, построенный через р. Заревшан Абдуллой-ханом, как и вообще все порядочные строения приписываются здесь этому Абдулле-хану, владевшему, как говорят, лет за 200. Мост длиною сажен 30, шириною с не большим в две сажени; он начинает разваливаться, но никто его не чинит. В заломах на столбах моста много надписей; путники изливали в стихах благодарность свою Абдулле-хану.

Река Вабкенд впадает в р. Заревшан немного ниже Таш-Купыра. В Вабкенде вода еще мутнее, чем в Заревшане; течение и тут и там не быстрое. Вся земля изрезана канавами; все мостики, ведущие чрез множество канав, поломаны и попорчены так, что по большой дороге, которая, впрочем, нередко суживается в тропинку, едва можно проехать верхом… Вдали, по дороге, виднеются сады, виноградники и жилища. У самого моста, по ту сторону, на правой руке глиняная мечеть, на левой — лавочки и кузница для проезжающих. Тут, в лавочке стоит и русский самовар, которых навезли ныне сюда много. В полуфарсахе, по дороге, селение — едешь почти непрестанно между глиняными стенами или между пашнями, изрезанными канавами. Далее, на канавах, построено множество мельниц — мутовок, почему место это и называется Ассия, мельницы; тут же есть и медники, которые в особенности делают медную посуду, для омовений мусульман, известную здесь под именем кашгари. Мельницы стоят на курьих ножках, на кривулинах в руку толщиною, и обмазаны глиной. Всего от моста до города около 3-х фарсахов, от Ассия остается один фарсах, верст 8 или 10. Тут встретили мы толпы народа, возвращающегося с базара, из города. Чрезвычайно смешное зрелище; холод был значителен, накинув один изорванный, стеганый халат, надев на босу ногу изодранные башмаки и перекинув мешок через спину осла, сидит бухарец, сгорбившись и заложив руки за пазуху, на ишаке своем и непрестанно толкает его пятками по бокам. В городе остановились мы в сарае Аяз, по имени бывшего хозяина.

Глиняная стена, или вал, коим обнесен город, вышиною около 5 сажен; толщина ее у основания аршин 5; окружность полагают — фарсах, до 10 верст. Стена поддерживается тут и там земляными быками; вершина украшена зубцами; под зубцами вокруг, с внутренней стороны, род уступа, который обваливается и крайне узок, так что пройти по нем едва ли возможно, за исключением разве некоторых мест, близ ворот, где выдаются площадки, с которых сталкивают иногда преступников. При мне столкнули, за воровство, двоих; один сломал ногу, другой весь расшибся, но, кажется, они остались оба живы. Рва нет; остались одни только признаки его; ворот, как говорят, 12; но когда я заставлял бухарцев назвать их по именам, то всегда одних ворот не досчитывались. Впоследствии я слышал, что одни ворота завалены вовсе и в них не ездят. Названия ворот следующие:

1. Самаркандские, 2. Мазар, 3. Кауаля, 4. Салляхана, 5. Намазга, 6. Шейх-Джелаль, 7. Каракуль, 8. Ширгиран, 9. Талипадж, 10. Каляндар-хане, 11. Имам.

Притворы или полотенца плохие, сколочены из мелкого лесу; в случае нужды их заваливают снутри камнями и землей. Вплоть к стенам города, вокруг, примыкают сады, дачи, обнесенные также стенами, примыкают и лепленые и мазаные лачужки, все это, с небольшими промежутками, окружает город на значительное расстояние, простирается, например, почти до самого Вабкенда. В городе высоких манаров [72] кроме Манар-Каляна, о котором было уже упомянуто, по случаю башни Вабкендской, нет. Вид города при въезде неопрятен, неблаговиден; улицы непомерно узки, так, что если встретишься пеший с двуколою арбою, которых, впрочем, очень мало, то нельзя пройти, а остается только перелезть через ось и колеса. Ось по обе стороны боронит мазанковые стены. Поблизости базаров теснота и толкотня непомерно велика. Пешие и конные оглушают друг друга непрестанным криком: пушт! пушт! (поди, поди); разносчики съестных припасов сбивают ног друг друга; через лежачих идут люди и лошади — словом едва можно пробиться и протолкаться; но лишь только пять раз в день — мадзины (муэдзины. — Сост.) позовут к молитве как мгновенно улицы пустеют, и кто не идет в мечеть прячется, по крайней мере куда может, чтобы его не отыскали ханские есаулы.

Из строений заслуживают замечания: базары, бани, караван-сараи, мечети, медресы и Арк, или дворец. Три главные базара: тим, где продаются ткани, ковры и шелковые изделия; чар-су, где продается всякая мелочь, шитое платье, утварь, сбруя; саррафан, где есть и продажа, но большей частию сидят менялы, индийцы. Три базара эти все одного зодчества: круглый, кирпичный свод, на таких же столбах, к которому примыкают кругом такие же своды, меньшего размера. Между сводами, большею частию, некрытые треугольные промежутки. Под сводами, прижавшись к столбам, сидят продавцы; глиняный пол базаров так выбит, что весь состоит из ям, в колено глубины. Во всех примыкающих к базарам улицах и переулках есть лавки. Все эти базары древни, ветхи и приписываются также Абдулле-хану; новые базары состоят из обмазанных глиною, сложенных из полешков сводов, которые образуют род кровли. Эти базары крайне безобразны.

Бани постройкою своею походят на базары, но только пространство между столбами забрано стенкою, обмазано глиной и строение гораздо ниже. В сводах бань вставлены небольшие окошки в одно стеклышко, и внутри бывает очень темно, нечисто, неопрятно; пол очень дурно устлан плитами, стены выбелены и всегда мокнут; средний свод, забранный особою стенкой, есть самое жаркое отделение бани, которая топится снизу, нагревая каменный пол; из среднего свода восемь дверей ведут в восемь особых приделов, в своды меньшего размера. Бани все принадлежат медресам или другим общественным заведениям, их отдают на откуп. Откупщик преважно заседает в заломе, у входа в баню; тут же, в особой загородке, под открытым небом, раздеваются, и банщик стережет платье. Лучшая баня Маскаран; в ней и в бане Гамами-Ходжа парится сам хан, который за это ни копейки не платит; это не водится. С частных людей, впрочем, также не полагается определенной платы; бани суть народные, богоугодные заведения; банщик не смеет даже спросить денег, а кланяется вежливо тому, кто сам подает несколько пул, и всегда довольствуется этим подаянием. Несмотря на это, бани отдаются, как я уже сказал, на откуп. Все баня в Бухаре гадки и нечисты, но банщики моют хорошо, бреют, в то же время приговаривают всякую всячину, выпрашивая себе подаяние, ибо содержание от хозяина не получают.

Караван-сараев, или просто сараев, как их называют в Бухаре, по крайней мере 25; замечательнейшие: Раджаб-Бик-Диван-Беги; в нем я остановился, перешед из Аяза, где мне не показалось. Это четвероугольное кирпичное здание, об однех воротах, с двором посередине. Три яруса расположены амфитеатрально, уступами, один уже другого; на низу конюшни и несколько комнат; во втором ярусе кладовые; третий содержит жилые комнаты, шага по три ширины и по пяти длины. В комнатах небольшие очаги для котелка или чайника. Здесь платят в месяц: за комнату 2–4 танег, а таньга около 20 коп. серебром; за кладовую—7—14; за конюшни особой платы не полагается.

Снаружи, в толстых глиняных стенах сарая, множество заломов, в которых торгуют мелочники. Вокруг сарая отчасти прилеплены [100] снаружи избушки, частию оставлен ход или улица которая так узка, что двум человекам рядом нельзя пройти Во всех сараях двери и деревянные работы неимоверно дурны; петель у дверей нет, а ходят они на деревянном веретене, на пятке и притворяются не плотно. Хозяин сарая Раджаб-Бик получает, отдавая его на откуп, ежегодно до 300 бухарских червонцев. В этом сарае стоят обыкновенно андаджанцы, туркестанцы из разных мест, иногда и хивинцы. Длина бока этого сарая до 25 сажен; всего в нем до 300 жилых нор.

Сарай Аяз больше Раджаб-Бика, но ветх и крайне неопрятен. В нем пристают беглые наши татары, афганцы, гератцы, менялы-бухарцы; тут же живет известный армянин астраханский Мартын Егоров Берхударов. Сарай Аяз той же постройки как и все прочие, за исключением одного или двух. Но все почти сараи больше или меньше разваливаются и вообще в самом неопрятном и дурном положении. У нас бы никто не согласился жить в такой конуре, в которой помещаются здесь богатые купцы и сановники, не подозревая даже, что можно бы жить получше. Помянутый Берхударов вставил было в дверь свою для свету, стеклянное окно о 4-х стеклах; это было такое диво, что весь город сходился смотреть и щупать стекла эти, поколя наконец их выбили, и Берхударов принужден был заменить их бумагою.

Сарай Ногай очень ветх и дурен, в нем едва возможно жить. Живут там без исключения одни татары (беглые), человек дс 1000, по 6–8 в одной конурке, и проводят большую часть дни на воздухе, за чеботарной работой. Приезжающие из России татары останавливаются тут же; один из земляков такого приезжего очищает ему комнату свою, прислуживает и за это получает безделицу.