Актрисе
Л. Т.
Тебе всегда играть всерьез.Пусть поневолеПодбрасывает жизнь вразбросЛюбые роли.
Хоть полстранички, хоть без слов,Хоть в пантомиме —Играть до сердца, до основ,Играть во имя.
Без занавеса, и кулис,И без суфлера,Чтоб только слезы пролилисьНа грудь партнера,
Чтоб лишь леса поры потерь,Поры печали,Рыжеволосы, как партер,Рукоплескали.
Играть везде — играть в толпе,Играть в массовке,Но для себя и по себе,Без подтасовки.
И, наконец, сыграть всерьезВ той мелодраме,Где задыхаются от слезУже над нами.
«Я сделал вновь поэзию игрой…»
Я сделал вновь поэзию игройВ своем кругу. Веселой и серьезнойИгрой — вязальной спицею, иглойИли на окнах росписью морозной.
Не мало ль этого для ремесла,Внушенного поэту высшей силой,Рожденного для сокрушенья злаИли томленья в этой жизни милой.
Да! Должное с почтеньем отдаюСуровой музе гордости и мщеньяИ даже сам порою устаюОт всесогласья и от всепрощенья.
Но все равно пленительно милаИгра, забава в этом мире грозном —И спица-луч, и молния-игла,И роспись на стекле морозном.
«Свободный стих…»
Свободный стих —для лентяев,для самоучек,для мистификаторов(когда без точек и запятых).
Но в руках настоящего мастераон являетестественную силу речи,то есть мысли.
Организованный стихорганизован для всех —для посредственности и таланта,он подстегивает вдохновениеи подсказывает метафору.
Надо быть слишком увереннымв собственной ценности,чтобы посметь изъяснятьсясвободным стихом.Отыдите, нерадивые!
Черновик
Два года я писал в одну тетрадь.Всю исчеркал. И стал ее листать.И разбирать с трудом. А толку мало.Какие-то наброски и начала,Зачеркнутые густо три строки.Все недописано. Черновики.
Души моей небрежной черновик!Невыполненных замыслов наброски,Незавершенных чувств моих язык,Угаснувших волнений отголоски!Зачатки мыслей!Слово — и пробел.
А тут-то надо было мучить перья!Но нет, не мог! Не сделал. Оробел…Зачеркнуто… А вот белей, чем мел,Свободная страница. Полстраницы.Неточность. Рядом — беглые зарницы,Гроза без грома —вечный мой удел…
Вторая легкая сатира
Мой недоброжелатель! Как ни ползай,Как ни соизмеряй с своею пользойСтихи, что я свободно говорю,—Презрительно тебя благодарю.
Хотя б за то, что твой прискорбный вкусРасходится с моим пристойным вкусом.И наш с тобой немыслимый союзПолезен все ж российским музам.
Ты — лакмус мой. Ты у меня в цене.Когда, к моим принюхиваясь одам,Подавишься ты толстым бутербродом,Тебя я первый стукну по спине.
В духе Галчинского
Бедная критикессаСидела в цыганской шали.А бедные стихотворцыОт страха едва дышали.
Ее аргументы были,Как сабля, неоспоримы,И клочья стихотворенийЛетели, как пух из перины.
От ядовитых лимоновЧай становился бледным.Вкус остывшего чаяБыл терпковато-медным.
Допили. Попрощались.Выползли на площадку.Шарили по карманам.Насобирали десятку.
Вышли. Много мороза,Города, снега, света.В небе луна катиласьМедленно, как карета.
Ах, как было прекрасноВ зимней синей столице!Всюду светились окна,Теплые, как рукавицы.
Это было похожеНа новогодний праздник.И проняло поэтовНехороших, но разных.
Да, конечно, мы пишемНе по высшему классуИ критикессе приносимРазочарований массу.
— Но мы же не виноваты,Что мало у нас талантов.Мы гегелей не читали,Не изучали кантов.
В общем, купили водки,Выпили понемногу.Потолковали. И вместеПришли к такому итогу:
— Будем любить друг друга,Хотя не имеем веса.—Бедная критикесса,Бедная критикесса.
Начало поэмы
Пора за поэму садиться,Закрыться, писать. А не тоГерой ее в дверь постучитсяИ скинет в передней пальто.А тут уж пишите пропало —Начнет городить что попалоИ тень на плетень наводить.И трудно его проводить.
Таких сочинителей баек,Наверно, не видывал свет.Ему бы хороший прозаик,Отыскивающий сюжет!Актер погорелого театра,Не знает он, где будет завтра,Но помнит, что было вчера.От самой ничтожной затравкиТрепаться готов до утра.Из тех очевидцев бывалых,Свидетелей тех матерых,В чьих летописях и анналахФантазии на пятерых…
Но он не пришел, слава богу!В дорогу, поэма, в дорогу!Пусть шарик по легкой бумагеСкользит, как танцорша на льду,И строчек лихие зигзагиВыписывает на лету.
«Зачем за жалкие слова…»
Зачем за жалкие словаЯ отдал все без колебаний —И золотые острова,И вольность молодости ранней!
А лучше — взял бы я на плечиИную ношу наших дней:Я, может быть, любил бы крепче,Страдал бы слаще и сильней.
Залив
Я сделал свой выбор. Я выбрал залив,Тревоги и беды от нас отдалив,А воды и небо приблизив.Я сделал свой выбор и вызов.
Туманного марта намечен конец,И голос попробовал первый скворец.И дальше я вижу и слышу,Как мальчик, залезший на крышу.
И куплено все дорогою ценой.Но, кажется, что-то утрачено мной.Утратами и обретеньемКончается зимняя темень.
А ты, мой дружок, мой весенний рожок,Ты мной не напрасно ли душу ожег?И может быть, зря я неволюТебя утолить мою долю?
А ты, мой сверчок, говорящий жучок,Пора бы и мне от тебя наутек.Но я тебе душу вручаю.И лучшего в мире не чаю.
Я сделал свой выбор. И стал я тяжел.И здесь я залег, словно каменный мол.И слушаю голос заливаВ предчувствии дивного дива.
Приморский соловей
За парком море бледною водойНа гладкий пляж беззвучно набегает.И вечер обок с набожной звездойУдобно облака располагает.
Напротив запада в домах — латунь,А иногда мерцанье белой ртути.Везде стригут, как рекрута, июнь.Цветут сирени грозовые тучи.
И эпигоны соловья — дроздыСтараются, лютуют в три колена.А сам он ждет, когда замрут садыИ для него освободится сцена.
Пускай уйдут! Тогда раздастся взрывКристаллов в пересыщенном растворе.И страсть, и клокотанье, и разлив,И в воздухе явленье сжатой воли.
Откуда это в жалком существе,В убогой горстке встрепанного пуха,Укрытого в спасительной листве,—Подобное осуществленье духа?
И вот теперь — бери его врасплох,Когда, забывшись на вершине пенья,Оледенел, закрыл глаза, оглохИ не годится для самоспасенья.
Нет благозвучья, нету красотыВ том щелканье, в тугих засосах свиста,Но откровенья тайные пластыИ глубина великого артиста.
Не верю, что природа так проста,Чтоб только данью вечной несвободыБыл этот полунощный взрыв кустаИ перепады бессловесной оды.
И почему вдруг сердце защемит!И свист пространства коротковолновыйНе зря нас будоражит и томит,Как в семь колен мечта о жизни новой.
Эстимаа