Из ста людей девяносто восемь повернули бы обратно: ведь приближалась новогодняя ночь. Но Фритьоф, а за ним Ева все же вскарабкались на вершину — пять тысяч футов над уровнем моря.
День угас. Фритьоф и Ева отдыхали, зарывшись в сугроб. Ветер сдувал снег с холодных камней. Мороз обещал стать таким, каким ему и полагается быть в декабре. Фритьоф выгреб из карманов смесь мясного порошка — пеммикана — с сыром: он испытывал ее питательные свойства, уверяя, что нет лучшего корма для людей и для собак.
Ева считала, что правильнее кормить ею только псов. Она сказала, что предпочла бы несколько иной новогодний ужин.
Фритьоф не стал спорить. Он набил рот и, проглотив солоноватую смесь, заметил вполне миролюбиво, что раз Ева так привередлива, то мешкать нечего — они могут до полуночи спуститься в долину. Оттолкнувшись посильнее, он помчался вниз. Ева — за ним.
Снег слабо светился. Ветви деревьев больно хлестали, ветер пронизывал до костей.
Просто чудо, что Фрптьоф успел в последнюю секунду затормозить перед обрывом и криком предупредить Еву. С кручи они поползли без лыж, тем способом, который губительно сказывается на одной части туалета.
С Фритьофа, скользившего «на собственных полозьях», ветер сорвал шапку. Он попытался найти ее, но в темноте все камни, торчащие из снега, казались шайкой. Ощупав с десяток обломков, Фритьоф, растирая побелевшие уши, поспешил за ушедшей вперед Евой. Он нашел ее сидящей перед новым крутым обрывом.
— Ты доволен? — ледяным тоном спросила она.
Фритьоф принялся искать спуск. Он ушел далеко в сторону, как вдруг остановился, пораженный мыслью: что, если уставшая Ева заснет? Как тогда найти ее в темноте? Мало ли людей, заснув, замерзло в горах.
Фритьоф закричал как можно громче и где-то далеко услышал слабый голос.
— Я затеял безбожное дело, — сказал он, опускаясь возле дрожащей от холода Евы. — Меня будут обвинять, что я рисковал твоей жизнью.
— Пожалуй, тебе это слишком поздно пришло в голову, — спокойно ответила она.
Только под утро они добрались до хижины звонаря в долине Эгге. Ева, упав на стул, заснула сидя.
— Эге, парнишка-то твой уморился! — подмигнул звонарь. — Сколько же вы были на ногах?
— Четырнадцать часов… — ответил Нансен. — Только этот парнишки — моя жена.
— Слушай, парень, да ты в уме ли? Таскать жену на вершину Норе? И в новогоднюю ночь? Ну и ну!
Ева приоткрыла глаза.
— Меня нельзя таскать! — сердито сказала она. — Я сама хотела. И потом — дайте есть. Что угодно, кроме пеммикана.
…Вскоре Нансены созвали гостей на новоселье.
Дом был деревянный, двухэтажный. С коньков крыши разевали пасти драконы. На бревенчатых стенах желтели янтарные капли смолы. Рисунки для резной сосновой мебели сделал сам Нансен. На стенах висели его же картины — он увлекался живописью еще в Бергене.
Если бы у Фритьофа было больше времени, он, право, своими руками сложил бы по бревнышку весь дом. Но времени не было: написав научный отчет о гренландской экспедиции, Фритьоф сам перевел книгу на английский язык, сам сделал к ней чертежи, а потом не хуже заправского литографа вырезал их на камне для печатания.
На новоселье собрались друзья семьи, старые знакомые Евы. Среди них был и Бьёрнстьерне Бьёрнсон, «некоронованный король» Норвегии.
Величавый, в ореоле пышных седых волос, поэт встал со своего почетного места, украшенного полотенцем со старинным узором. Подняв бокал шампанского и поблескивая из-под очков озорными глазами, он загремел:
— Я знаю, Нансен, вы хотите сделать Еву подругой, достойной древнего викинга. По берегите ее — она слишком горда, чтобы сознаться, когда ей тяжело. И помните — она не закалена Гренландией! — Поэт поклонился Еве и продолжал: — Я должен, по нашему древнему обычаю, дать название дому, крыша которого приютила нас сегодня. Вы почтили меня этой высокой честью. И я провозглашаю: «Годтхоб!» Добрая надежда на большое счастье!
Пути, которые избирались
Нансен работал в комнате с камином, где под потолком белели грубо отесанные стропила. Он развесил но стенам коллекцию лыж, прибил головы северных оленей и моржей. На полу и на стенах распластались желтоватые шкуры убитых им медведей. Громадный сосновый стол был завален книгами о полярных путешествиях, географическими журналами, морскими картами. На краешке едва осталось место для глобуса.
Пространство возле полюса было закрашено на глобусе белой краской. Его пересекала надпись: «Терра инкогнита» — так географы обозначали неисследованные, неизведанные места, о которых они ничего или почти ничего не знали.
Фритьоф поглядывал на белое пятно глобуса. Уже давно стремились к полюсу люди, и могилами многих славных были отмечены их пути. Смельчаки шли с разных направлений. Они передвигались различными способами. После их походов остались дневники и книги, то полные веры, то проникнутые отчаянием. Фритьоф читал и перечитывал их. Он вдумывался в каждую страницу, сопоставлял, сравнивал, искал ошибки, оценивал удачи, отделяя случайные от завоеванных.
Издавна среди китобоев и путешественников, которым удавалось проникать в высокие широты, шел спор: одни говорили, что по пути к полюсу — открытое море, другие — что огромные ледяные поля. Как бы примирив оба взгляда, англичанин Уильям Паррн в начале XIX века отправился к полюсу на корабле, взяв с собой шлюпки на полозьях. Покинув свою «Хеклу» в тяжелых льдах, люди впряглись в лямки. Лед не был гладким. И, главное, он медленно дрейфовал, причем иногда к югу, унося путешественников назад. Парри и его люди тридцать пять дней волокли шлюпки к полюсу, но не достигли 83° северной широты.
Несколько лет спустя англичанин заявил, что повторит попытку, взяв на этот раз северных оленей. Русский путешественник Врангель возражал ему: олени слабосильны и негодны для похода по торосистым льдам. Можно вернее добиться успеха, если пойти к полюсу небольшой партией на собачьих упряжках, устраивая промежуточные склады провианта и оставляя там собак для обратного пути.
Мысль была интересной. Однако Парри тяжело заболел, а те, кто пошли после него, верили в открытое море у полюса. И сначала доктор Кент Кэн, потом Исаак Хейс тщетно пробивались к этому морю на кораблях, а застряв во льду, отправляли вперед санные партии. Люди из этих партий, вернувшись, уверяли, что они были совсем недалеко от открытой воды.
Потом пытали счастья многие другие, и среди них — немец Кольдевей, американец Холл, англичанин Нэрс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});