Утром 24 сентября Нансен, шедший впереди, очутился у края кручи. Серый лед с разбросанными по нему камнями обрывался у небольшого озера, а дальше была земля — настоящая, черная, со слабой зеленью на холмах. Ветер доносил из долины запах мокрой травы, раскачивал чахлый ивовый куст, вцепившийся в расщелину.
Страшный материковый лед был пересечен.
Подбежали остальные. Никто не поздравлял друг друга, не обнимался. Всякие торжественные слова были тут лишними.
Через два дня экспедиция спустилась к синему фиорду Амералик. Из палаточной парусины, лыжных палок и ивовых ветвей смастерили легкую лодчонку. Нансен и Свердруп поплыли на ней к Годтхобу, чтобы потом вызволить остальных.
Лодка протекала. Каждые десять минут воду из нее вычерпывали кружками. Гребцы сидели па узких бамбуковых палках. После нескольких часов плавания известная часть тела ныла нестерпимо…
Последнюю ночь перед встречей с цивилизованным миром Нансен и Свердруп коротали у костра на одном из островков.
— Чудесный вечер! Посмотри, какие звезды. — Нансен лежал на спине, вдыхая запах увядающих трав. — Да, приходилось тяжело, но дело наше сделано. И знаешь, Свердруп, очень странно, но мне не хочется спешить в этот Годтхоб. Пожалуй, наибольшую ценность жизни придает борьба за достижение цели, а не само ее достижение. Как ты думаешь?
Свердруп молча кивнул.
— Слушай, пошел бы ты со мной к Северному полюсу? — неожиданно спросил Нансен.
— Отчего бы нет? — Свердрун сказал это совершенно спокойно, как будто речь шла о прогулке в воскресный день. — Я понял: ты неспроста заговаривал о полюсе там, на леднике.
— Знаешь, у меня даже есть план…
То, что услышал Свердруп, показалось ему крайне странным, несуразным и, уж во всяком случае, совершенно необычным. Он не мог сразу собраться с мыслями и лишь пробурчал в замешательстве:
— Ну, это ты, пожалуй, того…
— Ладно, не торопись с ответом. И пока — никому ни слова. Спокойной ночи.
Они завернулись в балахоны, залезли в заросли под скалой и проспали до рассвета.
На следующий день возле Годтхоба их встретила толпа эскимосов и молодой чиновник. Он принял Нансена и Свердрупа за потерпевших кораблекрушение английских матросов и растерялся, услышав норвежскую речь. Чиновник растерялся еще больше, когда узнал имена бородатых бродяг:
— О, так вы господин Нансен!.. Мы недавно получили газеты из Норвегии, и я рад поздравить вас с присуждением докторской степени.
От волнения чиновник забыл поздравить Нансена с пересечением Гренландии…
— Скажите, когда уходит судно в Европу?
— О, господин Нансен, последний корабль ушел из Годтхоба несколько месяцев назад. И, насколько я знаю, на острове нет сейчас ни одного корабля. Впрочем, извините, может быть, «Фокс» задержался в Ивигтуте. Но это в четырехстах километрах отсюда. Я думаю, что вам придется зимовать у нас. Я так рад, так рад…
Но чиновник поперхнулся, увидев, как вытянулись лица у Нансена и Свердрупа.
Среди эскимосов
Эскимосы привезли в Годтхоб четырех товарищей Нансена. Все снова собрались под одну крышу — вернее, под две, потому что губернатор счел решительно неприличным пребывание в одном доме доктора зоологии и «невежественных лопарей».
Балто и Равна заинтересовали эскимосов куда больше, чем Нансен: на европейцев они насмотрелись достаточно, лопари же казались им пришельцами из другого мира. Балто это даже вскружило голову. Почти каждую фразу он не без высокомерия начинал словами: «Мы, лопари… У нас, лопарей…»
Нансен не терял надежды, что «Фокс» завернет из Ивигтута в Годтхоб и возьмет экспедицию. Но нарочный, посланный туда с письмом Нансена, застал корабль поднимающим якорь. Капитан «Фокса» в короткой записке ответил, что не знает фарватера возле Годтхоба и не рискнет идти сюда темными осенними ночами. Письма же, которые послал Нансен, он обещал доставить лично, едва «Фокс» достигнет берегов Европы.
Фритьофу и его товарищам предстояло зимовать в Годтхобе. Нансен находил лишь один плюс в гренландской зиме: ее можно было использовать для тренировки к новому походу в Арктику, план которого он обдумывал и так и этак. Эскимосы отлично чувствуют себя на своей суровой земле. Приблизиться к их образу жизни — значит развить в себе качества, очень полезные при арктических путешествиях.
Фритьоф не предполагал тогда, что гренландская зима быстро пролетит для него, что, рассказывая потом о жизни в Годтхобе, он будет говорить о шести счастливых месяцах.
Да, он был по-своему счастлив в построенных из камня и торфа эскимосских хижинах, где бывал чаще, чем в просторных комнатах губернаторского дома. Фритьоф охотился с эскимосами, с ними веселился, ел то, что с аппетитом уплетали они, — сырой тюлений жир или мерзлые ягоды.
Язык эскимосов за полгода стал ему понятным так же, как и их обычаи. Он привык откликаться на прозвища. Одно из них в переводе означало «большой человек», другое — «предводитель длиннобородых», хотя бороду тут, в поселке, не остриг только Свердруп.
На рождество «предводитель длиннобородых» затеял елку для эскимосских детей и с увлечением отплясывал вокруг деревянного кола с привязанными к нему зелеными ветками можжевельника. Он играл с детворой в эскимосскую игру, похожую на футбол, удивляясь, что игроки, в отличие от европейских ребят, почти не спорят и не ссорятся на поле.
За одну зиму Фрптьоф приобрел среди эскимосов, наверное, больше друзей, чем все живущие в Гренландии европейцы, вместе взятые.
Фритьоф учился владеть каяком. Плавание в этой крохотной кожаной лодочке, такой легкой, что охотник может много миль протащить ее на плече, — искусство, в котором достигает совершенства далеко не всякий эскимос. О европейцах же и говорить нечего.
Каяк и человек должны стать одним целым. Втиснув нижнюю часть туловища в круглое отверстие кожаного верха лодочки, эскимос надевает непромокаемую одежду с капюшоном и нижние края ее завязывает вокруг деревянного обруча над отверстием. После этого внутрь не может попасть даже капля воды. Но, если каяк перевернется, человеку очень трудно вынырнуть из-под него. Неопытный гибнет. Опытный самостоятельно или с помощью товарищей ухитряется вернуть каяк в прежнее положение.
Фрптьоф не рисковал затягивать одежду вокруг обруча. Он не раз вываливался из каяка возле берега, прежде чем лодчонка стала слушаться его. Но потом начал на каяке выходить в море вместе с эскимосами, охотившимися на хохлачей или ловившими рыбу. Он смотрел и не мог насмотреться на эту игру с морем и со смертью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});