Твердо решив это, Робин обратился к вопросу, беспокоившему его весь вечер.
Как давно знал Уолсингем о сооружаемых им кораблях? Каким образом он вообще смог об этом узнать? Секретарь умел раскрывать секреты, но этот вроде был надежно скрыт от него. Он интересовался многим, но Робин никогда не слыхал, чтобы его занимало морское дело. Сэр Джон Хокинс ничего ему не говорил. Как же тогда он узнал? Задав себе этот вопрос в двадцатый раз, Робин внезапно натянул поводья и воскликнул!
— Ну, конечно!
Одним из вечеров в Хилбери-Мелкум кто-то рылся в его письмах. А мистер Грегори из Лайма занимал соседнюю комнату. Он и явился той скалой, о которую разбились его пять кораблей. Ибо в этих письмах говорилось обо всем, так как они пришли с каждой верфи.
Робин тронул лошадь, но снова остановился. Ведь печати на письмах не были сломаны! Он внимательно осмотрел их и не заметил никаких повреждений. Робин решил прекратить ломать над этим голову, потому что это было тщетным занятием — Уолсингем ведь и так все знал.
Однако то, что являлось тайной для Робина Обри, скачущего при луне из Сидлинг-Корта в Эбботс-Гэп, разъяснилось через много лет.
Преподобный доктор Фуллер84, почти столетие спустя собравший коллекцию сведений о знаменитых англичанах, нашел в ней место и для Артура Грегори из Лайма. «Он обладал замечательным умением ломать печати на письмах так незаметно, что они казались неповрежденными даже самому внимательному из их владельцев. Секретарь Уолсингем щедро пользовался его услугами, имея дело с письмами, приходившими из-за границы королеве Шотландской». Очевидно, его помощь пригодилась и в случае с письмами от кораблестроителей, которые Дэккум доставил мистеру Робину Обри в Хилбери-Мелкум.
Глава 13. Снова бант и ужин в Барн-Элмс
— Подожди здесь!
Уолсингем оставил Робина в саду и двинулся по липовой аллее к дворцу. Было девять утра, река кишела лодками и барками. У противоположного берега, со стороны Саррея85, стояла на якоре барка королевы. Робин нервничал ничуть не меньше, чем в тот день, когда королева вызвала его из рядов учеников в Итоне, но он мужественно старался выглядеть спокойным, насколько позволяло быстро колотящееся сердце, ибо жители Лондона наслаждались солнцем и воздухом в саду Уайтхолла, словно он был их собственным владением. Теперь Робин понял, как легко могло быть осуществлено преступление, задуманное Бейбингтоном. Дорога из Вестминстера86 проходила под открытой аркой напротив Вестминстер-Холла и вилась мимо арены для петушиных боев среди дворцовых пристроек. Сад с его лужайками, аллеями и клумбами, окруженными самшитом и майораном, был открыт для всех, а королева постоянно прогуливалась в нем со своим очередным фаворитом или одной из придворных дам. Сейчас она направлялась к Робину со стороны живой изгороди из розмарина в сопровождении фрейлины. Юноша приблизился к ней со шляпой в руке и опустился на одно колено.
— Малыш Робин! — воскликнула Елизавета, протягивая ему руку для поцелуя. — Ты принес мне назад мой бант!
Робин хранил бант в золотой шкатулке, украшенной рубинами. Открыв крышку, он протянул шкатулку Елизавете.
— Я бы теряла бант каждый день, если бы мне их столь изящно возвращали, — заметила королева, вынув бант из шкатулки и приложив его к рукаву. — Он уже вышел из моды. — На Елизавете было платье из белого шелка, расшитое жемчугом, и поблекший голубой бант явно к нему не подходил. — Все же я буду хранить его в память о моем преданном слуге, пока, надеюсь, он не потребует его снова.
Захлопнув крышку, она передала шкатулку фрейлине, распорядившись положить ее в розовое бюро в ее комнате.
— Прогуляйся со мной, малыш Робин, — сказала Елизавета и, когда они отошли на такое расстояние, что их не могли подслушать, продолжила: — Ты берешься за опасную и неблагодарную миссию. Я не смогу ни защитить тебя, когда ты будешь ее выполнять, ни устроить тебе торжественную встречу, когда все будет сделано.
Королева улыбалась, словно ей нравилось гулять с Робином, но в ее голосе слышалась жалость.
— И все же, ваше величество, ни за одну миссию я не взялся бы с большей радостью, ибо я послужу вам в важном деле, а потом послужу самому себе.
— Да, я слышала об этом от моего Мавра, иначе я бы послала его к дьяволу и велела бы подыскать кого-нибудь из осаждающей меня алчной толпы. — Она глубоко вздохнула, отчасти искренне, но в то же время стараясь внушить красивому юноше, что рядом с ним одинокая и несчастная женщина. — Если бы ты знал, как я устала от людской жадности! Каждый из них, подержав мне стремя, когда я сажусь на лошадь, уже уверен в праве требовать деньги, титулы и Бог знает что! А где же мне искать тех, кто будет служить ради любви ко мне, Робин? — И королева снова тяжко вздохнула, отчего сердце юноши наполнилось жалостью.
— Среди десяти тысяч тех, кто, подобно мне, хоть раз видел вас, ваше величество, и среди тысяч тех, кто не испытывал этого счастья! — горячо воскликнул Робин.
— Надеюсь, что это так, милый Робин, — с тоской промолвила Елизавета. — Я хотела приблизить тебя к себе, но благо королевства превыше всего. А когда ты с Божьей помощью возвратишься в добром здравии, то найдешь в своей королеве благодарную и любящую женщину.
Королева вновь обрела выражение царственного достоинства и вновь дала преклонившему колено Робину поцеловать ей руку. Затем она улыбнулась и потрепала его по щеке.
— Это мальчики отдают все и не требуют ничего, — на сей раз абсолютно непритворно вздохнула Елизавета, — и нам, увы, приходится только верить им на слово. Я бы оказала тебе какую-нибудь милость, чтобы ты хранил в своем сердце память обо мне, но, боюсь, что это лишь увеличит опасность, которой ты подвергаешься. Так что иди своим путем!
Робин вернулся к себе и, переодевшись в более скромное платье, отправился к Уолсингему в его дом у городской стены. Повидавшись там с сэром Джоном Хокинсом и двумя стряпчими, он подписал документы, дающие государственному секретарю право использовать его корабли в морском флоте королевы.
— Значит, твои дела в порядке, — заметил Уолсингем. — Если ты поужинаешь со мной завтра в Барн-Элмс, мы обсудим детали твоей миссии.
Во время приятного семейного ужина серьезные манеры и серьезные дела были на время отложены. Государственный секретарь повеселел, насколько позволяла присущая ему сдержанность, а его дочь, чей муж, сэр Филип Сидни, 87 тогда сражался в Нидерландах, тщательно скрывала свое беспокойство. Они изо всех сил старались, чтобы Робин чувствовал себя, как дома, но при этом напомнили Эбботс-Гэп и надежду, что Синтия когда-нибудь придаст ему красоту и блеск своим присутствием.