Клемми. Просто заголовки меня добили, – он тянется к коробке с красками, говоря: – Давай. Посмотрим, какой хаос я с ними устрою.
Поначалу мягкие летние дни в пасторальном ландшафте вокруг Хоу Фарм в Хаскомбе близ Годэлминга в Суррее стали бальзамом для уязвленной гордости Уинстона, особенно когда к нам регулярно стала наезжать недавно помолвленная Нелли, порой со своим женихом Бертрамом Ромилли, довольно спокойным парнем из заслуженной военной семьи. Вместе с Гуни и нашей стайкой детей мы днем бродили по окрестным лесам и ужинали любимыми блюдами в живописном каменном особняке XV века. Но покой Хоу Фарм оказался недолговечным.
Через несколько недель я застала Уинстона мрачно сидящим за рабочим столом вместо того, чтобы гулять с детьми, которые в последнее время его задергали, особенно Рэндольф со своими подначками и капризами. Хотя Уинстон все еще входит в кабинет и военный совет, он остался не у дел, и его новое положение канцлера герцогства Ланкастер, пустая роль для изгнанных политиков, ничего от него не требует, и ему невыносимо изгнание из сердцевины власти в критический момент истории страны. Хуже не придумаешь кары человеку, который считает себя жизненно важным для государства. Когда я вижу его тупой взгляд и вялое выражение лица, мне кажется, что он тоскует по утрате части самого себя.
Кисти и краски развлекали его. Я упросила нашего друга Джона Лавери[48], талантливого портретиста и пейзажиста, и его жену Хейзел, которая сама великолепная художница, давать Уинстону уроки и направлять его начинания. А когда его интерес начал угасать, я предложила мужу другое развлечение в виде поездок в национальную галерею для художественного вдохновения. Однако вал негативных заголовков по поводу неумелых военных решений нового коалиционного правительства сводит на нет все его удовольствие от холстов, и люди, которых мы считали друзьями, покинули нас – даже Вайолет сразу же отказывается от Уинстона навсегда и заключает помолвку с сэром Морисом Бонэм-Картером. Вскоре я понимаю, что ничто не облегчит страданий моего мужа кроме возвращения к деятельности. И если политика больше не может быть его путем, я найду ему другой.
С бокалами в руках мы сидим перед камином в лондонском доме Гуни и Джека, где мы сейчас остановились ради экономии средств обеих семей. Всегда чувствительная к чужому настроению Гуни занялась укладыванием детей, понимая, что нам с Уинстоном надо побыть наедине. Его настроение после возвращения из парламента сегодня мрачнее некуда.
– Я исключен из реорганизованного военного совета, – говорит он, глядя в огонь.
Новость не удивляет меня. Его место в прежнем военном кабинете было наследием его лорд-адмиральства и пост его был чисто формальным. В результате я предчувствовала, что надежды Уинстона на включение в новый военный кабинет слишком призрачны в свете Дарданелл и не стала поощрять разговоров по поводу его деятельности. Я пришла к убеждению, что время и заслуживающая внимания деятельность вне правительства – единственный способ очистить его подорванную репутацию. Но Уинстон, как всегда нетерпеливый, не желает играть в долгие игры.
Я сочувственно киваю.
– Это неприятно, Мопс. Но могут быть другие способы восстановить твое положение.
– Да неужели, Клементина? Ты думаешь, что я не все обдумал? – он резок со мной, и я замолкаю, замыкаясь в себе как раковина вокруг жемчужины. Я жду извинений, и они будут, я знаю, поскольку его нарастающее отчаяние часто выливается в такие вспышки, и извиняться ему тоже приходится часто.
– Котенок, мне так жаль. Эта чертова изоляция сводит меня с ума, – говорит он.
Я глубоко вздыхаю. У меня для него есть необычное предложение, которое, на самом деле, прорастает из семени, которое он сам посадил. До нынешнего момента я не допускала дискуссий по этому поводу, но я понимаю, что должна забыть о собственных нуждах и тревогах по поводу безопасности Уинстона, предлагая ему путь к надежде.
– Вообще, это твоя идея, о которой я наконец подумала.
– Что за идея? – его брови сходятся в растерянности – такое выражение я нечасто вижу на его лице. Его разум так быстр, что в тупик он заходит крайне редко.
– Пойти добровольцем на фронт, – я хочу говорить твердо и уверенно. Я не могу позволить моему голосу дрожать от скрываемого в душе страха.
– Ф… фронт? – заикается он лишь в минуты огромного волнения. Это от мыслей о том, что придется сражаться рядом с солдатами в мерзкой жиже окопов? Или он ошарашен тем – после того, как столько месяцев отгонял эту мысль, – что предложила ее я сама?
– Да, Мопс. Как обычно, ты был мудр в своих предложениях. – Я использую это слово, предложение, хотя его регулярные монологи по поводу того, чтобы уйти с поста и записаться в армию вряд ли назовешь полностью оформленным планом. Это ближе к пустым угрозам. Но теперь я ловлю его на слове. Я должна.
– Пойти на фронт? Правда, Клемми?
«Он меня спрашивает или себя?» – задаюсь я вопросом.
– Я пришла к выводу, что это единственный способ спасти твою репутацию и вернуться во власть. Политика тебя туда не вернет.
– Через сражения на передовой?
– Да, – немедленно отвечаю я, хотя угроза ранения или смерти пугают меня.
Он встает и начинает расхаживать по комнате, попыхивая сигарой.
– Может получиться, Клемми. Это покажет и премьер-министру, и народу, что если мне не дали командовать войной издалека, то я готов сражаться вместе с солдатами в окопах. Что моя преданность стране непоколебима.
– И что твоя отвага не знает границ, – я поднимаюсь с кресла и встаю перед ним.
– Да, – кивает он, – это покажет отвагу и самоотверженность. Качества, которые еще поискать среди людей моего класса. Я сегодня же напишу Асквиту о том, что я покидаю этот дурацкий канцлерский пост и иду на фронт. – Он обнимает меня и шепчет: – Что бы я делал без тебя, мой милый Котенок?
– Этого ты никогда не узнаешь, Мопс, – шепчу я в ответ.
Глава восемнадцатая
от 16 ноября 1915 года до 6 апреля 1916 года
Лондон, Англия
В некоторые моменты моего брака я была уверена, что Уинстон испытывает меня. Таковы были долгие дни в Доме Адмиралтейства, где я исхитрялась справляться с хозяйством и тремя детьми, устраивать необходимые светские рауты и постоянно помогать мужу советами. Недели в постели, когда я оправлялась после выкидыша в то время как Уинстон ужинал с Вайолет, были особым вызовом. Я думала, что черные месяцы после того, как Уинстона публично обвинили в крахе в Дарданеллах, будут худшими в моем браке. Но я ошибалась, считая, что это –