улыбка не сходила с ее лица. Наконец толстяк закончил читать и снова уселся в кресло.
– Уф, – выдохнул он и провел рукой по лбу. – Как тяжело катализировать поэзию.
– Катализировать?
– Катализировать. Это от katharsis. Вы не знаете греков? Не стоит писать книг, если не знаешь греков.
Я подумал про себя, что надо бы досчитать до десяти, а потом подняться и уйти оттуда. Когда я досчитал до семи, мужчина снова заговорил:
– Думаю, у меня червь.
– Что?
– Да, думаю, что так. Я думаю, что во мне живет червь.
– Червь? – переспросил я.
– Да. Я знаю, это звучит странно, но я уверен почти на сто процентов. Он живет во мне и поедает меня.
Он метнул на меня взгляд, и мне показалось, что у него на щеках появился легкий румянец. «Что же сегодня за день-то? – подумалось мне. – Люди подходят ко мне и сообщают, что хотят покончить с собой и что в них живет червь. Что же это за день, и что такое на самом деле World Trade Center?
– Наверное, вам стоит обратиться к врачу, – сказал я, закрывая сумку. – С паразитами надо быть осторожными.
– Не такой червь, – понизил голос толстяк. – Не такой червь, от которого может избавить врач. Мой червь другой. Он сидит в голове. Понимаете? Я просыпаюсь по ночам и вижу его. Он большой, белый и поедает меня. Я слышу в тишине, как он чавкает. Я пытался найти информацию о таком, но ничего не нашел. Я никому не рассказывал. Рассказываю вам, потому что не знаю вас.
– Может, лучше поговорить с психологом? – предложил я.
– Я не сумасшедший. Я просто болен. Меня поразила какая-то болезнь.
– Похоже на невротическое заболевание. Вы что-то подавляете в себе, но оно дает о себе знать таким образом, когда вы расслабляетесь.
– Да-да, – сказал он и отмахнулся рукой от моих слов. – Наверняка у этого есть красивое название. Если бы я верил, что мне может помочь врач, я бы к нему обратился. Но теперь я поговорил с вами, а вы писатель. Писатели чувствуют темные стороны людей. Вы должны уметь представлять себе, отчего такое случается с человеком, и придумывать, как помочь.
Он наклонился и схватил меня за руку.
– Писать – это одно, – сказал я. – А лечить – совсем другое.
– Можно вылечиться, читая.
– При условии, что найдется правильная книга.
Его взгляд затуманился, и на какую-то долю секунды мне показалось, что его голова лежит в стеклянной банке. Большая, непропорциональная голова, хранящаяся в формалине, с полуоткрытыми глазами, вечно пялящимися сквозь стекло.
– Не притворяйтесь, – процедил он. – Вы кое-что знаете о темноте души.
– Единственное, что я знаю, так это то, что там может быть очень темно.
Мужчина наклонился вперед.
– Боюсь, он может начать метать икру, – тихо сказал он. – Я дико этого боюсь. Что мне делать, если червь начнет метать икру?
– Черви не мечут икру, – ответил я, откинувшись на спинку дивана. – Икру мечут лягушки.
– А что делают черви?
Я понятия не имел, что делают черви.
– Просто размножаются, – ответил я.
Мысль о размножающемся черве, должно быть, всерьез напугала моего собеседника, потому что на его лице теперь был написан ужас. Накатившая на меня тошнота усилилась, и только большим напряжением воли мне удалось удержать себя от того, чтобы схватить сумку и рвануться к выходу. У меня было такое чувство, что я сижу напротив монстра, что это какая-то нулевая отметка мужского начала.
– Если у человека болит душа, – сказал я, – и он не знает, как справиться с болезнью, надо ходить на прогулки. Как тело чувствует себя лучше от света и свежего воздуха, так же и душа может излечиться благодаря тому же самому. Все дело в снабжении кислородом.
Мужчина холодно смотрел на меня.
– Зачем вы говорите банальности? – спросил он. – Я вам открылся. Вы отталкиваете меня.
– Да нет же. Я пытаюсь дать вам совет.
– Вы не поняли ничего из того, что я сказал. Вы утверждаете, что вы писатель, но вы кажетесь полным идиотом. Вы действительно полагаете, что червь может дышать? Это не такой червь, который будет дышать, если я начну ходить на прогулки. Этот червь только ест.
Я встал, взял пиджак и сумку. Потом повернулся к толстяку.
– Будьте осторожны со своей мужественностью. Не дайте ей сожрать вас.
– Что вы хотите сказать?
– Будьте добрым. Только это. Будьте добрым, – я кивнул в сторону секретарши.
– Нет, я не могу быть добрым. Не с ней.
Он резко помотал головой.
– Я много лет плачу ей зарплату, а она вообще меня не ценит. Я ее ненавижу. И не вижу никакого решения.
– Иногда решения находятся, только когда человек умирает.
– Что вы имеете в виду?
Мое отвращение к этому человеку было уже настолько велико, что я чувствовал, что могу сказать что угодно, ничего не потеряв.
– Что некоторые люди носят в себе не те мысли так долго, что смерть в конце концов оказывается для них единственным возможным решением.
Голова в формалине как будто сжалась.
– Для некоторых единственным решением является секс, – ответил толстяк. – Секс исправляет всё. Пойду и найду кого-нибудь, чтобы трахнуть. В этом здании полно секса. Надо только иметь кое-что в штанах, и всё наладится.
Я пошел к выходу. Мне казалось, что этот тип прикидывает, не побежать ли за мной, чтобы ударить, но у меня перед глазами стояли тореадоры, на которых бык никогда не нападает, если они поворачиваются к нему спиной. Крупный рогатый скот не нападает сзади, сказал я себе. Пройдя несколько шагов, я слегка повернул голову, чтобы увидеть краем глаза, что там делает начальник. Так и есть. Сидит на диване, похожий на осевшее суфле. Я почувствовал желание задать перед уходом один последний вопрос. Вы читали Мишеля Уэльбека? Но потом я подумал, что в этом вопросе нет смысла. Этот человек был квинтэссенцией всего, что Мишель Уэльбек когда-либо хотел сказать.
– Попытайтесь найти другую работу, – посоветовал я секретарше, подойдя к ее стойке. – Вас отравят, если вы здесь останетесь.
– Но что мне делать? – прошептала она, и в ее голосе зазвучали нотки подавляемого отчаяния. – Вы и правда думаете, меня кто-нибудь возьмет на работу? Кто меня возьмет? Я приговорена оставаться здесь. Единственное, на что я могу надеяться, так это на то, что в один прекрасный день он станет ненавидеть меня чуть меньше.
– Вы не понимаете. Его ненависть по отношению к вам – самое подлинное, что есть в его жизни. Вы с этим ничего не поделаете.
В ее взгляде вдруг мелькнуло что-то новое, она склонилась ко