что Наполеон не понимал и не мог понимать очень многих юридических тонкостей и нюансов. Поначалу он с его стремительными манерами и военными привычками даже хотел весь Кодекс свести к ограниченному числу простых, ясных и общепонятных правил, которыми граждане могли бы без труда руководствоваться в своем поведении.
Много позже, уже на острове Святой Елены, он говорил об этом своему секретарю Лас Казу:
– Сначала я думал, что можно свести законы к простым геометрическим теоремам, так чтобы каждый мог бы их прочесть.
Потом он все же одумался, и Лас Каз приводит такую его фразу:
– С тех пор, как я стал слушать прения по обсуждению Кодекса, я часто замечал, что слишком большая простота в законодательстве лишь вредит.
В самом деле, Наполеон был убежденным противником всяких комментариев к законам. Он считал их главной причиной неясности и запутанности, что обычно обнаруживается в процессе их применения. Наполеон любил, чтобы все было просто и понятно. К сожалению, подобный подход явно непрофессионален, ибо ни функциональность, ни простота сами по себе вовсе не гарантируют высокого качества закона и его исполнения. Все зависит совсем от другого. Не даром же еще Фридрих Великий говорил, что «дурные законы в хороших руках исполнителей – хороши, а самые лучшие законы в руках дурных исполнителей – вредны».
* * *
Член Государственного совета Антуан-Клер Тибодо в своих «Мемуарах» пишет:
«Первый консул председательствовал на большей части заседаний Государственного совета, где обсуждался законопроект, и принимал активное участие в дискуссии. Он ее провоцировал, поддерживал, реанимировал. Он говорил без остановки, без стеснения, без притязаний, свободно <…> И он никогда не ставил себя выше других членов Совета»[100].
А вот мнение по этому вопросу известного наполеоноведа Жана Тюлара: «Бонапарт умел слушать и, когда он вмешивался, он был ясен и краток. Он высказывался тут же, если чувствовал, что дискуссия стопорится. Ни одна тема не оставляла его равнодушным, даже проблемы брака глухонемых. Все очевидцы, даже самые негативно настроенные, едины в вопросе об этой роли Бонапарта»[101].
И все же, можно ли называть именно Наполеона создателем Гражданского кодекса?
Если быть честным до конца, следует признать, что автором Кодекса был Камбасерес, юрист очень высокого уровня, который проделал бо́льшую часть работы. Наполеона же, ставшего первым консулом, можно называть, пожалуй, лишь инициатором возвращения к обсуждению Кодекса и главным «мотором» его принятия.
* * *
Историк Жан-Луи Альперен подробно изучил процесс создания Кодекса, и вот что он по этому поводу пишет:
«Вот уже несколько десятилетий, особенно в первой половине XX века, историки интересуются вопросом личного участия Бонапарта в работах по подготовке Гражданского кодекса. Исходя из того факта, что первый консул председательствовал на 55 из 107 заседаний Государственного совета, посвященных обсуждению проекта Кодекса, а также из того, что он много раз участвовал в дискуссиях – а об этом говорят воспоминания многих очевидцев, – исследователи постарались измерить роль Бонапарта в принятии Гражданского кодекса. Его дискуссии велись в основном по вопросам развода и усыновления, к которым будущий император имел личный интерес».
В конечном итоге, Жан-Луи Альперен утверждает:
«Нет сомнения в том, что Наполеон не является автором Гражданского кодекса. Он не был законодателем <…> Бонапарт также не является и редактором статей, входящих в Кодекс».
Относительно роли Камбасереса Жан-Луи Альперен делает следующий вывод:
«Многие статьи Кодекса 1804 года уже содержались, порой слово в слово, в третьем варианте проекта Камбасереса, представленном в 1796 году <…> Тронше, Порталис, Мальвилль и Биго де Преамно лишь использовали многочисленные наработки Камбасереса»[102].
Но Наполеон был человеком очень амбициозным, и он умел защитить собственные интересы и приоритеты. А посему он сказал: «Я дал французам Кодекс, который сохранит свое значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества». С тех пор большинство людей так и думают, и это лишний раз подтверждает теорию о том, что в Истории властвует не факт, а интерпретатор факта, то есть тот, кто об этом рассказал. И, кстати, чем известнее и авторитетнее интерпретатор, тем порой даже хуже.
Глава тринадцатая
Наполеон и пресса
Антонио Канова. Бюст Наполеона I. 1802
Франсуа Детай. Наполеон в 1806 году. 1912
Джеймс Гилрей. Карикатура: Наполеон и Питт делят мир. 1805
Сразу после революции 1789 года французская пресса не встречала более никаких преград: все мнения могли высказываться, каждая партия получила право выступать на газетно-журнальной сцене. В одном только 1789 году во Франции явилось 150 новых периодических изданий. Однако уже к 1792 году роялистские издания исчезли, а их редакторы или эмигрировали, или нашли смерть на эшафоте. Господство демократической журналистики продолжалось до ареста Робеспьера, а потом правление во Франции перешло в руки буржуазии, а она начала с равной настойчивостью преследовать как роялистов, так и демократов. Множество газет и журналов разной направленности были запрещены еще во времена Директории, облегчив Наполеону возможность окончательно разделаться с свободой мысли и слова в стране.
Многие историки отмечают, что Наполеон не любил журналистику просто потому, что он не допускал независимых убеждений, не терпел ни споров, ни противоречий. По его убеждению, все писатели и мыслители пустыми мечтателями, всегда готовыми обратиться в его противников, а посему они не заслуживали ни пощады, ни снисхождения.
В 1804 году Наполеон стал императором, однако и задолго до этого газеты и журналы возбуждали в нем сильнейшую антипатию, так как с самых первых его шагов на политическом поприще между восторженными похвалами ему нередко приходилось слышать неподкупные приговоры суровых журналистов-республиканцев или насмешки журналистов-роялистов, получавших за то деньги от эмигрантов и английского правительства.
Тогда Наполеон не имел еще достаточно сил, чтобы разом покончить с неприятной ему прессой, а вот в первый же год Консульства, как отмечает историк Е. В. Тарле, пресса «была задавлена быстро и бесповоротно»[103].
Социолог и публицист В. В. Берви-Флеровский в свое время написал: «Не подлежит никакому сомнению, что блистательные качества Наполеона давали ему полную возможность даровать Франции свободу речи и с тем вместе правильное развитие. В то же время он обеспечил бы и свою будущность, и будущность своего семейства. Но при своих восточных деспотических идеях он был менее всего способен поступить таким образом. Мог ли дать свободу речи человек, который писал: “Недостаточно, чтобы журналы не были против правительства, нужно требовать, чтобы они показывали полнейшую преданность царствующей династии”. Такими взглядами Наполеон