можно повременить в навалившемся на меня хаосе.
- Я не забыл про ваше прошение. – Вру я, чувствуя острый укол совести. Обещал, и не сдержал обещание.
- Спасибо! Я понимаю, Вам сейчас не до наших бедственных обстоятельств, но молю…
- Фрейя, я дал слово помочь. Значит, помогу. – Перебиваю ее я, нарушив придворный порядок. Плевать, все равно рядом никого нет. Не хочу слушать ее болтовню, витиевато подводящую к тому, как я должен облегчить ей возможность заказывать шелка, а ее никчемному мужу – продолжать проигрываться в карты и делать ставки на кулачных боях.
Что со мной? Фрейя не виновата, что ее дряхлый муж никчемный болван. Она не делает предосудительного. Мы не клялись друг другу в бессеребренничестве и вечной любви.
- Спасибо. Моя благодарность будет беспредельной. – Обольстительно улыбается Фрейя. В ее глазах обещание. Мне становится тошно.
Одна из пушистых собачек присаживается и делает лужу.
51
Смотрю на письмо. Нужно немедленно с ним разобраться, пока меня не затащило обратно в водоворот дел. Я могу проклинать лицемерие Фрейи, но я дал ей словно. Невыполненное обещание тянет за душу.
У меня есть две варианта, как поступить. Простой или неудобный. Я могу передать письмо кох Неймов мастеру Ватабэ. Это просто. Даже не нужно встречаться с ним лично. Достаточно нацарапать пару сопроводительных слов и со слугой отправить бумаги.
Что касается неудобного варианта… Вместе с письмом у меня возник веский повод для личной встречи с наместником. Я не видел отца с момента его «выздоровления». По Серому замку ходит множество слухов…
Верчу в руках свиток, запечатанный темно-красным плевком сургуча. Отвратительный цвет запекшейся крови. Словно предзнаменование.
О нет, я не пойду на поводу у собственного малодушия. Передам письмо лично.
- Ваша светлость? – Обозначив намерение, без лишних формальностей вхожу к наместнику в кабинет. Сейчас присутственное время, очевидно, он не один.
Наместник сидит на обычном месте, за рабочим столом. По бокам от него в двух резных канделябрах оплывают и капают воском свечи. Но в комнате все равно слишком сумрачно.
Вокруг отца собираются тени, липнут к нему, как к брошенной вещи в дальнем углу. Он поднимает голову, смотрит на меня пуговичными глазами. Я останавливаюсь, напоровшись на безжизненный взгляд.
- Оставьте нас. – Скрежещет наместник, едва приоткрыв рот и не двигая губами. Неузнаваемо низкий голос исходит из глубины тела, словно у ярмарочного чревовещателя, развлекающего куклой толпу. Вот только сейчас мне не весело. Отец не чревовещатель, он кукла, черной кроммовой магией возвращенная к страшному подобию жизни.
Услышав приказ, писарь, слуга и парочка распорядителей подхватывают папки с делами и уходят. Точно листья, сдутые ветром. Мгновение – и никого, кроме нас.
Последний раз, когда мы виделись здесь, в кабинете, стол отца был завален бумагами. Сейчас он девственно чист. На истертой столешнице стоит большое серебряное блюдо с сырой печенью. Я чувствую ее кровяной запах.
52
Подхожу и кладу письмо рядом с блюдом:
- Я принес прошение от моих друзей кох Неймов. Вы, должно быть, помните преданного Вам сира Хенрика кох Нейма. Он попал в неудобное положение, и просит Вас о некоторых поблажках. Я буду очень признателен, если вы поддержите эту семью.
Наместник склоняет голову на бок. Из его нутра доносится сиплое кряхтение, словно там что-то надорвалось.
- Как Вы себя чувствуете? – Неуверенно спрашиваю я.
Левое веко отца медленно опускается, глаз остается полуприкрытым. В остальном лицо неподвижно. Застывшее на нем выражение вызывает у меня отвращение.
Помешкав, я забираю письмо со стола:
- Скажу о прошении мастеру Ватабэ, чтобы не утомлять вас… Лишней работой.
Отец что-то кряхтит. Его открытый глаз округляется. Я различаю сиплое:
- Освободи.
- Отец, кто это сделал?!
Его ладонь начинает ползти, двигается, словно сама по себе. Как раненый зверь волочится по столу, с усилием перебирает пальцами, таща за собой тяжелую руку. Оставляет на дереве едва заметные лунки от отросших ногтей. Забирается на блюдо. Пальцы с силой сжимаются на шматке печени, так, что в стороны брызгает кровь.
Голова отца с щелчком падает на грудь. Словно обрубили нить кукловода.
Рука продолжает перебирать мясо.
Не дождавшись ответа, я ухожу. Спиной вперед пячусь до самых дверей. Словно отец может наброситься, как обезумевший монстр из сказки.
Мне подровняли бороду, чуть подстригли усы. Брадобрей подкрутил самые кончики, а еще зачесал набок волосы. Я напоминаю себе Джона Роу. Из зеркала на меня смотрит напомаженный индюшок.
По крайней мере, у меня получилось отбрехаться от тонирования в черный. Брадобрей оскорблен в лучших чувствах, но к еще большему сходству с Джоном я не готов. Да и не скрыть под краской мою простецовую сущность.
53
От меня пахнет изысканными восточными благовониями. Букет подбирал прибывший из Карпедайна знаток, я задыхаюсь от пряного смрада. Вонь мешает мне думать. Усилившаяся перед Турниром тревога и усталость от тренировок мыслям также не помогают.
Впрочем, кое-какие соображения упрямо лезут в голову.
Во-первых, после встречи с отцом я понял, почему Повелителя не волнует моя вероятная смерть в ходе Турнира. При желании он легко может сделать со мной то же, что и с наместником. Буду топтаться подле жены как кукла из мяса и кости.
Во-вторых, меня не отпускает желание поскорее увидеть художницу. Со временем оно лишь усиливается, и я скучаю по человеку, которого вовсе не знаю.
Эту ночь я до рассвета ворочался в постели без сна, все прикидывал, как поступить. Можно действовать в лоб, нанять художницу написать парадный портрет. Доспехи, плюмаж, мой драматичный взгляд с поволокой, - одним словом, герой в ожидании Турнира. Я могу выкроить пару часов, чтобы поболтать тет-а-тет, пока она будет делать наброски.
Но мне хочется переодеться в платье попроще и продолжить игру. Вот только… Как провернуть это здесь, в Сером замке, где меня знает каждая крыса? Второй раз не повезет, да в день знакомства я лишь чудом не прокололся, меня почти что заметили. Пришлось бежать посреди разговора.
В любом случае, прелесть нашего знакомства оборвется тогда, когда она узнает во мне сына наместника. Да-да, я тот самый Гордиан Анэстей…
«И нареченный принцессы», - подсказывает голос мастера Семиуста. Я мысленно отмахиваюсь от него: ничего этой ехидне не должен.
Итак, я Гордиан Анэстей.
Художница начнет обращаться ко мне «Ваша Светлость», и легкость сразу же улетучивается. Ей