Читать интересную книгу Смело мы в бой пойдём… - А. Авраменко

Дружинник Всеволод Соколов. Петроград. 1923 год.

Капитан Тучабский, командир портупей-юнкера, Всеволода оставил барышень-телефонисток охранять, и в обиду не давать. Сидит Сева туча тучей в кресле у окошка. Барышни все к нему пристают, когда их по домам отпустят, где можно чаю попить, да и кушать хочется. А что Соколов сделать может? Ничего. Вот и остаётся ему у окна сидеть да проклинать свою долю несчастливую. Товарищи его позиции заняли, сейчас будут мятежников уму разуму учить, а он тут с барышнями. Стыда и позора потом не оберёшься! Всякий первокурсник будет за спиной перешёптываться, мол, вот он герой: пока соратники под пулями дрались, возле бабьих юбок отсиживался. И не объяснишь никому, что приказ такой. А ведь что по стрельбе, что по бою штыковому у Соколова верные двенадцать! Лучший на курсе был, и теперь такое… Позор!… А барышни ничего, симпатичные… И молодые… Жаль, только сейчас такое творится, а то можно и приударить было… Стыдно, господин портупей-юнкер! Ваши друзья сейчас под пулями лежат, а вы о таком думаете… Вздохнул Соколов и в окно уставился, чуток шторку отогнул и выглянул, чтобы незаметно снаружи было. А там площадь как раз, мятежники специально в эту комнату барышень согнали. Если штурмовать начнут, так чтобы из пушек не садили, знали, что именно здесь девчонки молодые где-то, и любой снаряд по ним попасть может. И видит тут Сева, как какой-то красный главарь в кожаной куртке обернулся к своим и маузером махнул. Заорал что-то непонятное и сыпанули за ним его бандиты, словно саранча на посевы. Тучей бегут, куда попало палят, только дзинь, стекло посыпалось. Взз-жих! Пуля свистнула мимо уха. Не растерялся юнкер, видит, барышни уже рты открыли и воздух в грудь набирают для визга всполошного и как рявкнет во весь командный голос:

— Ложись на пол, дуры-девки! Там пуля не достанет!

А для дополнения картины из винтовки своей в потолок: Ба-БАХ! Сразу легли, не разговаривая. А то, что половина из них чувств лишилась и в обмороке оказалась, так это ерунда. Сева опять к окошку прильнул, а красные уже совсем близко. Не выдержал он, прицелился в командира и выстрелил. Попал, правда, не туда, куда целили, а в ногу. Рухнул на брусчатку их главный, да в запале подняться попытался. Тут ему второй пулей и всадил юнкер вновь, пришпилил сволочь к земле. А когда следующего мятежника стал выцеливать, так Телеграф будто взорвался: сразу грянул залп, а следом и пулемёты ударили. Никто и понять ничего не успел, как половина атакующих сразу на земле оказалась, а когда уцелевшие назад побежали — встретили их недавние товарищи огнём заградительным из, двух «шошей» по звуку. Обрадовался Сева, пускай они друг друга бьют, нам легче будет. И только додумал, как дверь сзади открылась и голос такой знакомый, юнкера Никольского:

— Соколов, к командиру!…

Понурил голову портупей-юнкер и побрёл прочь из комнаты. Знает, что сейчас его продраят с песочком за то, что самовольно, без приказа стрельбу открыл. И только к двери подошёл, как вдруг всхлипнул Никольский, а из груди у него словно игла показалась. Обмяк первокурсник и вниз пополз, а за спиной у юнкера здоровая морда испитая образовалась…

Да не растерялся тут Соколов и успел сорвать с плеча винтовку. Патрон был в стволе, и он спустил курок. Удар пули, выпущенной в упор, отшвырнул мятежника прочь. Опешили тут бандиты, на секундочку буквально, да хватило этого мига маленького портупей-юнкеру, чтобы затащить Никольского внутрь и дверь захлопнуть, да ключ повернуть. А створки в комнате массивные, дубовые, такие плечом не вышибешь, таран надо. И шуму тут много будет. Стали бандиты прикладами в дверь стучать, но толку у них мало было. А пока долбились, словно дятлы тупоклювые, успел Соколов обойму в винтовке сменить, да Никольскому пакет санитарный к ране приложить, и барышням его поручить. Одна у них бойкая оказалась, курсы милосердные успела закончить, сразу та барышня вокруг раненого захлопотала. А Всеволод винтовку Никольского подобрал и проверил, да рядом с собой поставил. Потом вздохнул, перекрестился и давай стрелять прямо через дверь. Одну обойму выпустил, вторую, и пока перезаряжал, услыхал крик и вопли за дверью. Услыхали дружинники и на выручку подоспели. Перекололи мятежников, с чёрного хода зашедших. Всех. Но пока сам капитан Тучабский лично Всеволода Соколова по имени не назвал, до тех пор портупей-юнкер дверей не открыл и стоял наготове, чтоб в любой момент огонь открыть или в штыки кинуться… Глянул командир, глянул и Гумилёв на Соколова, ничего не сказали и ушли молча. Стоит Сева, губы кусает, чтоб не расплакаться от обиды. Да тут появился дружинник пожилой и велел юнкеру вниз идти. Вышел Всеволод в коридор, и ахнул: не зря он через дверь стрелял. Четверых положил пулями. Отборных, здоровых. Все в кожанках самооборонческих, с повязками жёлтыми. Гвардия. А сам коридор вообще, Мамаево Побоище. Всюду кровь ручьями течёт, мертвецы грудами, вперемежку наши и красные. Внутренности пораскиданы, осколки черепов, прикладами расколотых, кое-где мозги розовые, обрывки кишок человеческих. Ногой ступить некуда, чтобы не влезть во что-нибудь. Этакое. Что после человека остаётся, когда того убивают. Спускается Сева вниз, плохо ему. Мутит. Земля под ногами покачивается. Хорошо, углядел тот дружинник знакомый, беспалый, что белый парнишка совсем, вот-вот сомлеет. Подскочил. Да пощёчину ему, одну, вторую. Первое дело при таком по щекам нахлестать, сразу в себя приходишь. Очнулся Сева. Водички хлебнуть ещё дали. Совсем в себя пришёл. Выделили портупей-юнкеру позицию, как стрелку классному, и стали защитники телеграфа следующей атаки ждать… Да не дождались. Черз полчаса в тылу атакующих вспыхнула яростная перестрелка, и вскоре на площадь перед зданием выехали три броневика: один «Гардфорд-Путиловец» и два «Остина». Над машинами развевалось чёрное знамя с молнией в белом круге. Это пришли на выручку рабочие Путиловского Завода, не поддавшиеся большевистской агитации. Вначале они решили держать нейтралитет, но после грабежей и насилия мятежников перешли на сторону дружинников.

… В четыре часа утра две роты юнкеров и 170 дружинников заняли телефонную станцию. Мятежники, еще не протрезвев после вчерашних грабежей сгоряча попытались было отбить телефон назад, но слаженный огонь трех пулеметов охладил пыл наступающих. Установив между собой связь, воинские контингенты и присоединившиеся к ним боевые дружины начали согласованными ударами быстро очищать город от мятежников. 10 и 11 мая в городе шли ожесточенные бои, но уже 12 накал боев спал, мятежники стали сдаваться. 13 мая в Санкт-Петербурге воцарился мир. К концу июля 1925 года красный мятеж был окончательно подавлен. Еще скрывались в горах Кавказа и лесах Белоруссии незначительные остатки боевиков, возглавляемые соответственно Камо (Тер-Петросяном) и Махно, но в целом все было кончено. Правительство, сочтя Петроград слишком неспокойным городом, приняло решение о переносе столицы России в Москву. Казалось, что политическая ситуация в стране стабилизировалась. Однако так только казалось…

Эрнст Хейнкель. Конструктор. Москва. 1928 год.

Я вспоминаю страшный 1928 год… Прибыл по вопросу закупки в России некоторых металлов для поставки в Германию. Приехал в Москву зимой, правда, уже в конце, в феврале. Но для России февраль, это можно сказать, ещё только середина. Взял я извозчика на вокзале и велел себя в посольство отвезти. А ветер сильный, метель свирепствует. И темно на улицах, даже жутко становится. Фонари не горят, редко когда в окнах лампочку увидишь. Вдоль улиц очереди, словно змеи исполинские. Мрачные, молчаливые. Безнадёжностью от них прямо тянет, словно запахом. Кое-где, прямо возле толп костры горят, греются. Входы во дворы решётками металлическими забраны, а возле них охрана. Из жильцов. Словом, страшно мне стало. Извозчик молчит. Только ветер воет и снег под полозьями повизгивает. Жутко.

Наконец, до посольства добрались. Охрана меня внутрь пропустила, с извозчиком моим расплатилась. Помогли мне чемоданы донести. Пока прислуга вещи мои убирали, и сам посол спустился. Обрадовался свежему человеку. Велел свечей ещё зажечь, камин растопить у себя в кабинете. Пригласил меня к себе, когда отдохну с дороги…

Ужин в посольстве был скромным. Граф посетовал, что сейчас с продуктами в Москве очень тяжело. Можно сказать, что их вообще нет. В посольство, например, их доставляют из Германии поездом и дипломатической почтой. Местное население голодает. Хлеб им отпускается по карточкам. Сразу мне Кайзеррейх в восемнадцатом вспомнился, даже зябко на мгновение стало, несмотря на камин… С электричеством в городе тоже тяжело. Практически все заводы и фабрики в Москве остановлены. Причём не из-за отсутствия сырья или энергии: на всех них свои электростанции есть. Причина банальная. Демократические правители России умудрились практически всё производство разбазарить французам и англичанам. За бесценок отдавали. Чуть ли не себе в убыток, только возьмите, нам долги выплатить надо! Те и пользовались. Достаточно сказать, что крупнейший автомобильный завод Москвы продали за десять тысяч франков. Правда, сколько они себе в карман положили, не знает никто. А когда ничего не осталось за душой и с возвратом кредитов протянули, быстро на них управу нашли. Так как заводы иностранные — дали «оттуда» команду «Остановить производство!», и всё. Народ и без зарплаты, и без работы. Самое страшное, без пищи остался. А на тех предприятиях, что чудом иностранцам не достались сплошное беззаконие: штрафы колоссальные, зарплату либо вообще не платят, либо с задержками, когда деньги обесцениваются. Увольняют по поводу и без повода. Так что надежды на успешное выполнение возложенной на меня миссии мало. Если не сказать, что нет её вообще… Так и вышло: дали мне в посольстве автомобиль, и в три дня я всю Москву объездил. Съездил на предприятие Полякова — отказ. На заводах Филькенштейна — отказ. На фабрике Кагановича даже разговаривать не стали, когда узнали, что я из Германии. И всё. Больше нужных мне профильных заводов в Москве нет. И в округе тоже. Тульские государственные оружейные давно Крезо продали. Вернее, подарили. Тот обещал какой-то мелкий займ в ответ погасить, да обманул. Зато успел оттуда почти все станки вывезти во Францию. Когда выяснилось, что надули русских французы, послали комиссию, назад предприятия забирать. Те в Тулу приехали, а там цеха пустые, стены развороченные. Что не вывезено, так изуродовано. Печи литейные заморожены. Металлурги это называют «козла посадить». Вот лягушатники их и «закозлили». Рассказывали, что они полгода оттуда эшелон за эшелоном гнали. Рабочие пытались жаловаться на такое дело, да французы кому требовалось взтяками рты заткнули. А к жалобщикам большевики наведывались, и после этого их никто не видел. И всё лягушатникам с рук сошло. Концерн «Шнейдер-Крезо» себе новые заводы во Франции бесплатно оснастил, а русские без военных заводов остались…