Читать интересную книгу Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме - Александр Терентьев

В период холодной войны, как известно, китайские дипломаты следовали примеру «мудрой обезьяны, которая сидит на холме и наблюдает за схваткой двух тигров в долине», однако новая расстановка сил на мировой арене все чаще вынуждала Пекин отказаться от заветов Дэн Сяопина, призывавшего к сдержанности в международной политике. «В последнее время, – писал бывший советник Пентагона по делам Азии Джеймс Шинн – китайцы стали намного самоувереннее, они почувствовали наконец, что сидят в водительском кресле и могут нажать на педаль газа» [255] .

И если пока Пекин не заявлял открыто о своих лидерских амбициях, это вовсе не значит, что они у него отсутствуют, а безразличное отношение к нынешней системе международных институтов объяснялась скорее тем, что заслуга в их создании и развитии принадлежит не Китаю, а западным странам. Политологи все чаще рассуждали о создании альтернативных структур, в которых будет преобладать китайское влияние. Многие вспоминали, как на переговорах о вступлении в ВТО посол КНР провозгласил: «Мы знаем, что сейчас нам приходится играть в вашу игру, но через десять лет правила будем устанавливать мы!» [256]

Китайцы говорили о «мягкой силе», мечтая занять нишу, которую на протяжении последнего века занимали американцы, и устанавливать международные законы и нормы морали. Они присматривались к тем институтам и идеям, которые работают на Запад, и делали выводы. По аналогии с Британским советом и Институтом Гете, в Пекине был создан Институт Конфуция, целью которого является продвижение китайской культуры за границей. Китай предоставлял огромные кредиты по всему миру, причем в отличие от западных инвесторов не обставлял их политическими условиями.

Конечно, некоторые западные эксперты продолжали настаивать, что ничего экстраординарного на мировой арене не происходит: просто Китай возвращает себе позиции, которые он занимал два века тому назад. (Тогда на его долю приходилось 30 % мирового богатства.) Сторонники этой точки зрения обвиняли своих оппонентов в том, что они поспешили провозгласить КНР «страной будущего». «Несмотря на то что во внешнем мире китайские лидеры воспринимаются как бесстрашные исполины, распоряжающиеся судьбой Поднебесной, – писала американский политолог Сьюзан Ширк, автор книги «Китай: хрупкая супердержава», – сами они чувствуют себя словно испуганные дети, которые отчаянно борются за то, чтобы удержаться у власти в стране, переживающей экономический переворот и резкую поляризацию общества» [257] .

Американцы надеялись, что сепаратистские движения и выступления рабочих и крестьян, которые так и не воспользовались плодами «китайского чуда», остановят восхождение КНР. Более того, говорили они: китайцы уже не в первый раз открывают иностранцам Поднебесную и до настоящего момента это всегда оборачивалось дестабилизацией государства. Скептики были убеждены, что и на этот раз открытие прибрежных провинций приведет к резкой поляризации Китая, породит противоречия между богатыми и бедными регионами и будет препятствовать успеху Народной Республики.

Стоит отметить, что на Западе всегда находились люди, которые недооценивали возможности Китая. Уинстон Черчилль, например, называл жителей Поднебесной «китаезами» и отказывался предоставить Пекину место в Совете Безопасности ООН. А всего десять лет назад американский политолог Джералд Сигал заявил, что мощь Пекина – иллюзия, существующая лишь в западном воображении. «КНР, – писал Сигал в своей статье «Имеет ли Китай значение», опубликованной в Foreign Affairs, – является второсортной державой, которая освоила искусство дипломатического театра» [258] .

Тем не менее для большинства политологов было очевидно, что эта «второсортная держава» при желании может обрушить экономику Соединенных Штатов, избавившись от американской наличности. Как отмечалось в популярной китайской монографии «Неограниченные методы ведения войны», «вложение денег в экономику соперников – это потенциальное оружие в борьбе против них, ведь деньги можно изъять или перенаправить, вызвав дестабилизацию экономической системы [259] .

СИНОФОБИЯ ОБАМЫ

Головокружение от успехов привело к тому, что руководители КНР отвергли американский проект «большой двойки»: Соединенные Штаты так и не дождались их помощи в северокорейском и иранском вопросе. Хотя Китай – единственная держава, способная оказать давление на Пхеньян, делать это он не собирался, поскольку был заинтересован в сохранении статус-кво на Корейском полуострове и не видел для себя угрозы в развитии ядерной программы КНДР. Похожая ситуация сложилась и на ближневосточном направлении. Китайцы заключили с Ираном крупные контракты на поставки нефти, вложили миллиарды долларов в нефтегазовый сектор страны и, конечно, не желали идти на поводу у Вашингтона. Хиллари Клинтон объявила, что «проект «большой двойки» похоронен, и в американо-китайских отношениях вновь начался период противостояния».

Особенно ярко это проявилось в декабре 2009 года на климатическом саммите в Копенгагене. Китай отказался поддержать инициативы американского президента по борьбе с глобальным потеплением, причем сделал это в крайне оскорбительной форме. На встречи глав государств китайцы отряжали мелких чиновников, которые по любому вопросу препирались с американской делегацией, в том числе и с самим Обамой. Кроме того, премьер-министр КНР Вэнь Цзябао отказался пригласить представителей США на свою встречу с лидерами Бразилии, Индии и ЮАР, и, когда Обама явился без приглашения, китайская охрана преградила ему дорогу.

«Если Соединенные Штаты отважатся на противостояние с Китаем, – заявлял директор внешнеполитических программ New America Foundation Стив Клемонс, – то в первую очередь они будут разыгрывать уйгурскую и тибетскую карту» [260] . Демонстрация китайского величия каждый раз вызывала в Вашингтоне раздражение. Так было и во время подготовки к Олимпиаде, и накануне празднования 60-летия КНР. Причем оба раза американцы пытались укротить «дракона», поддерживая сепаратистские движения в начале в Тибете, а затем в Синьцзян-Уйгурском автономном округе.

Нарастали разногласия и в области экономики, что вынуждало экспертов признать проект «Киамерики» наивной утопией (хотя его автор Нил Фергюссон продолжал отстаивать «этот не очень счастливый брак главного мирового заемщика и главного кредитора» [261] ). Как заявил Обама на питсбургском саммите «двадцатки» 25 сентября 2009 года, «для того чтобы избавить мир от экономического похмелья, необходимо решить проблему глобального финансового дисбаланса» [262] . Заниженный курс юаня, говорили американцы, приводит к тому, что Китай заваливает США своей дешевой продукцией. Экономист Пол Кругман, например, отмечал, что «китайский меркантилизм обходится Америке в 1,5 млн рабочих мест» [263] . В Белом доме Пекин все чаще называли «валютным спекулянтом, спровоцировавшим кризис».

Китайцы в ответ продолжали обвинять Америку в протекционисткой политике. Правда, выступая перед сенаторами-демократами в начале 2010 года, Обама отверг эти обвинения, пообещав «не закрывать двери для китайских товаров, одновременно продвигая американскую продукцию в Китае и превратив его в главный рынок сбыта для США» [264] . Но, как отмечали эксперты, достигнуть столь амбициозной цели он мог лишь в том случае, если Пекин откажется от заниженного курса своей валюты.

Как бы то ни было, по признанию его советников, Обама был убежден, что с того момента, как он был избран президентом, «КНР только и делает, что бьет его по зубам». И неудивительно, что после года молчания в начале 2010 года он решился, наконец, снять табу с темы прав человека в Китае. Многие члены Демократической партии США готовы были терпеть заигрывания с Пекином лишь потому, что надеялись на его помощь в борьбе с климатическими изменениями и преодолении финансового кризиса. Когда же китайцы прокатили американский проект на копенгагенском саммите и отказались пересмотреть валютную политику, у китаефилов в Белом доме исчезли последние аргументы в пользу сотрудничества с Поднебесной. Политики в Вашингтоне стали открыто выражать возмущение холодным приемом, оказанным Обаме в ноябре 2009 года, насильственной репатриацией уйгуров, бежавших в Камбоджу и казнью британского гражданина, страдающего психическим расстройством.

Президент Обама решил исправить собственную ошибку, приняв в Белом доме Далай-ламу, что, естественно, вызвало негативную реакцию в Пекине, где тибетский духовный лидер по-прежнему считался «предводителем сепаратистской клики». Однако китайцы не остались в долгу. Им удалось вывести Обаму из себя, приговорив к 11 годам тюремного заключения Лю Сяобо – автора манифеста в защиту демократии, за которого просил американский президент во время своего визита в КНР. В конце года западные страны подготовили достойный ответ, присудив Лю Сяобо Нобелевскую премию мира.