— Что Вы её знаете, это не мудрено! Эту песню хор Александрова по радио часто исполняет. Но вот то, что Вы её любите, это как-то даже… — с изумлением покачал головой я.
— Конечно, люблю! Петрович, голубчик, не сочтите за труд — передайте-ка мне мою гитарку-с… Вот и славно. Да-с… Как там оно было-то, ага:
«Из Румынии походомШёл Дроздовский славный полк,Для спасения народаИсполняя тяжкий долг.Генерал Дроздовский гордоШел с полком своим вперед!Как герой, он верил твердо,Что он Родину спасет!Видел он, что Русь святаяПогибает под ярмом,И, как свечка восковая,Догорает с каждым днём.Верил он — настанет время,И опомнится народ,И он сбросит свое бремяИ за нами в бой пойдет!Много он ночей бессонныхИ лишений выносил,Но героев закаленныхПуть далекий не страшил.Шли дроздовцы твёрдым шагом,Враг под натиском бежал,И с трёхцветным русским флагомСлаву полк себе стяжал!Этих дней не стихнет слава,Не замолкнет никогда,Офицерские заставыЗанимали города!Пусть вернёмся мы седыеОт кровавого труда.Над тобой взойдёт, Россия,Солнце новое тогда!»
Вот, Владимир Иванович! И как же такую славную песню можно не любить? — резюмировал подполковник, отложив гитару.
— Да! Песня Ваша, действительно, славная… Только кажется мне, что кто-то из авторов ДРУГОГО варианта бессовестный плагиатор! (Автор совдеповских стихов Алымов, якобы автор музыки Александров. На самом деле, первоначальным источником вообще была «Песня сибирских стрелков»! Прим. Переводчика).
— Да бросьте Вы! Нашли из-за чего печалиться… Не надо, приятель, о песне тужить! Тем более, рано или поздно, кто-нибудь из молодых заинтересуется историей, найдет идентичные слова…Вспомнит нас, стариков…
— Извините, Александр Игнатьевич, вот Вы всё о себе говорите: старик, старик… А сколько Вам, простите, лет? — осторожно спросил я.
— Да мы с Петровичем одного поля ягоды… Ровесники!
Признание Вершинина меня просто поразило! Ну, я, конечно, понимал, что он малость меня постарше, но… Настолько старше! И как сравнить изработанного, худущего, с испитым лицом со впалыми серыми щеками Ивана Петровича и нашего бодрого, крепкого, молодцеватого, энергичного комбата…
— А это все потому, что Александр Игнатьевич за всю евонную жизнь ничего тяжелее ху… револьвера в руках не держал! — проворчал как бы себе под нос старшина.
— Нет, Иван Петрович! Это все от того, что я не курю-с, занимаюсь каждый день гимнастикой Мюллера и вообще веду регулярный, здоровый образ жизни!
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — мгновенно парировал Петрович.
— И кстати, о регулярности! Война войной, а обед по распорядку дня! Петрович, где там наш юный друг?
— Так што бегает кругами по полю, резвится… прячет свою мину, а потом снова находит!
— Генунг! Хватит ему бегать… Зовите всех к столу…
… Забавно все-таки наблюдать, как человек ест.
Вот Вершинин: подносит ложку ко рту изящно и красиво, как на великосветском рауте (хотя он родом из самого простого питерского служивого Отечеству люда; его дед вообще из нижних чинов всего только за каких-нибудь тридцать лет выслужил себе на погибельном Кавказе офицерские погоны).
Торопясь и обжигаясь, глотает пшенку с мясом новенький лейтенант, будто боясь, что сейчас её у него отнимут. Либо мало кормленный, либо по жизни такой торопыга.
По-бюргерски аккуратно и основательно, кажется, не просто ест, а именно что принимает необходимую организму пишу Ройзман, будто совершая предписанную герром доктором важную гигиеническую процедуру.
Мрачно уминает кашу Петрович, будто врага убивает…
Господи, что мне в голову ерунда какая-то всё лезет-то… Понятно что! Все, что попало… Стараешься думать про все, что угодно. Только не про завтрашний день. А что про него думать? Думай, не думай. Как уж будет, так уж и будет.
Убьют ведь меня завтра.
Ну и убьют.
Ну и…
И хер бы с ним.
— Товарищ лейтенант, еще кашки? — ласково, так, что мурашки по телу пробежали, холодно посверкивая стальным зубом, спросил старшина.
— Э-э-э… спасибо, я уж… сыт…
— А то съели бы еще, все равно выбрасывать…
— Петрович, угомонись… Скажите, Вас звать — то как?
— Саня… извините, лейтенант Петров! («Господи, опять Саня!»-грустно подумалось мне).
— Александр, а по батюшке…
— Иванович… но можно просто…
— Александр Иванович, а кем Вы до войны были?
— Студентом… Но вы не думайте! Я на курсах вневойсковой подготовки учился!
— А, на курсах… И долго?
— Три месяца, а затем в тюрьме сидел…
— В тюрьме, скажите пожалуйста… да за что же? Улицу перешли в неположенном месте?
Лейтенант гордо выпрямился и стал походить на того петушка из политического анекдота, который гордо заявил: «А я — политический террорист! Я пионерку в задницу клюнул!»:
— Я основал Русскую фашистскую партию!
— Какую-какую партию?! — недобро прищурился нацист Ройзман.
— Русскую…, — на лейтенанта было жалко смотреть…
— М-да-с. Господа, поздравляю вас! Теперь в нашем ковчеге действительно всякой твари по паре… И что же, у вас и программа была, и устав? И взносы членские? — язвительно осведомился подполковник.
— Программа была! «За единую и неделимую Россию! Слава Великому Февралю!»
— Опа! Почто же обязательно февралю? И какому именно? — округлил глаза старшина.
— Февралю семнадцатого! Когда воссияли идеалы Свободы! Вот помните, как в стихах Леонида Канегиссера: (Эсер, убийца видного чекиста Урицкого. Прим переводчика)
«На солнце, сверкая штыками —Пехота. За ней, в глубинеДонцы-казаки. Пред полкамиКеренский на белом коне.Он поднял усталые веки,Он речь говорит. Тишина.О, голос! Запомнить навеки:Россия. Свобода. Война.И если, шатаясь от боли,К тебе припаду я, о, мать,И буду в покинутом полеС простреленной грудью лежать,Тогда у блаженного входаВ предсмертном и радостном сне,Я вспомню: Россия! Свобода!Керенский на белом коне…»
— Браво, юноша! — вежливо похлопал Вершинин. — Но говорю Вам честно и откровенно: за что я искренне уважаю большевиков, чтоб им в аду гореть, так это за то, что они этому фигляру хорошенько дали пинка под зад!
— Нет, а почему Ваша партия Русская? — не унимался обер-лейтенант.
— Потому, что Россия для Русских! — поднял вверх палец фашист Саня.
— А! А как же татары, малороссы, белороссы и всякая прочая, извините, мордва? — удивился я.
— Они могут основать свои, независимые национальные государства…
— Ага, значит, речь идет ни более, ни менее, как о расчленении России? Так я понимаю? — зловеще ухмыльнулся подполковник.
— Пусть останется только территория бывшего Московского княжества, но на ней будут жить только чисто русские!
— Как не так! Поскреби русского, найдешь татарина! Это не я, это ваш русский Карамзин сказал. Но ведь слово-то «Москова», означает на наречии мери — «мутная река»? Ведь это же исконные чухонские земли? — проявил недюженную эрудицию немец.
— Киев — мать городов Русских!
— Согласен. Но нынешние украинские большевики с Вами не согласятся…
Мой друг, «русский» это не кто, русский — это КАКОЙ! Вот смотрите на нас, немецких национал-социалистов. У нас немец не тот, кто принадлежит какой-то выдуманной из головы химической формуле крови…Да и немцев у нас как народа нет! Есть швабы, силезцы, пруссаки… Даже славяне-лужичане у нас есть! Кто-то пьет пиво, кто-то предпочитает шнапс, а некоторые вообще дуют сидр или кислятину рейнвейн…Нет, у нас немец тот, кто говорит на немецком, думает на немецком, живет в немецкой культурной среде, разделяет наши обычаи и, чего греха таить, суеверия… Для нас немец — тот, кто не щадя здоровья, трудится на благо Фатерлянда или воюет за него, не щадя своей жизни! А какова у него форма носа или ушей, то дело десятое… Да! Не скрою, были и у нас такие извращения. Мерили циркулями форму черепа, idioten… Но Вы-то! Вы! Зачем Вы повторяете эту мракобесную ерунду… Мне за Вас просто стыдно.
— Но, Александр, если Вы такой себе фашист, от чего Вы здесь, на фронте? — с усмешкой спросил его я, примерно уже зная ответ.
— Да… Меня товарищ Лацис из камеры вытащил. Говорит, ты, Саня, парень шибко умный, но дурак-дураком… Воспитывайся, говорит. А потом, я мины люблю…очень.
— Да-с, Саня… И сколько человек было в Вашей партии? — продолжал издеваться над бедолагой Ройзман.