ты хочешь учиться? – спросил отец. Он устроился в кресле, Рофомма усадил на диван и налил ему холодного отвара из цветов и трав из сосуда с лебединым носиком.
– На врача, – неожиданно для себя ответил юноша.
Он даже себе не говорил, что пойдёт на медицинское отделение, с тех пор как понял, что армия не для него.
– Это престижное и дорогое образование. Самое то для мужчины благородного происхождения. Врач, законник, военный, – перечислял Урномм Ребус, загибая длинные пальцы. – Я законник, иногда составляю нашим завещания, когда мне скучно.
Он велел сыну остаться у него покамест и велел мажордому приготовить для мальчика комнату. К таким людям, как Урномм Ребус, Рофомм не привык. Он был отрешённым, мечтательным гордецом, каким, должно быть, и обязан быть гралейский дворянин. Рофомм заговорил о войне, а отец лишь отмахнулся, сказав, что война – не их дело. Они платят налоги в ценности Конфедерации, этого должно быть достаточно, ибо числятся они гражданами, а не подданными. Здесь войны нет и не будет никогда, здесь всемирно благополучный край – на берегу Эллерна-да-Обиа, Красавицы Вод, посреди гор и цветущих растений.
– Здесь твой дом, – приговаривал отец, оглаживая его по кудрям. – Надо сшить тебе кафтан и подстричь должным образом. Ты, верно, и бриться не умеешь? Я вижу царапины. Научу тебя бриться.
Всё это убаюкивало, как дурманный сон, это было прекрасно, это было неправильно. В столице Эдта и бесхозная аптека. И резкий окрик прибывшего человека заставил юношу очнуться от пут чуждого тепла.
– Весь город твердит, что у тебя завёлся ублюдок и ты его прилюдно признал… Ах, вот и он, – скривился старый господин, прямой как палка, с густыми седыми волосами.
– Не понимаю, чего тебе не нравится, папа, – холодно промолвил Урномм. – Если весь город что-то твердит, то они должны знать, что зачат он был до моего брака, и посему…
– Я прекрасно догадываюсь, как он был зачат, – прошипел старик. – Что, парень, припёрся заявить о своих правах?
– Я вообще ехал не в это место, – начал было Рофомм, но старик его прервал:
– Отвратительное владение языком. Ужасный столичный акцент. Где ты вообще выучился гралейскому? Твоя мамаша не из наших. Но – подумать только! – назвала тебя именем знатного человека, вот это наглость! Да кем себя оборванка возом… – и тут он заглох, а рука его ринулась к злым губам, перекрывая поток слов.
– Он умеет за себя постоять, это я сразу понял, – беспечно вымолвил Урномм. – Это мальчик серебряной породы, как иначе?
– Это неприемлемо, – выдохнул старый господин, когда Рофомм отпустил его волю. – Вся аккская часть диаспоры осудит, что у тебя незаконнорождённый, о котором ты ещё и печёшься. Тут тебе не столица, где сплошь тройной блуд, адюльтеры и в законных браках рождаются лишь чиновники.
– Рофомм, ты хочешь стать чиновником? – ухмыльнулся Урномм Ребус.
– Я же уже сказал, что хочу стать вра…
– Тогда поехали в столицу.
В столицу, навстречу войне, никто не ехал, и даже третий класс был таким пустым, что можно было принять его за второй. Впрочем, отец не привык ездить третьим, он взял два купе в первом классе. Купе было огромным, комната, где Рофомм жил с матерью в игорном доме, пока её не повысили до должности снабженца, была меньше. Перед сном отец пришёл к нему пожелать спокойной ночи. День был странным, наполненным всякий всячиной, после такого тяжело заснуть. Но отец гладил его по волосам своими особенными, всемирно ласковыми пальцами, словно бы вычёсывая тревогу. «Интересно, а можно ли так же вычесать дурные сны?» – думал Рофомм, засыпая. Отец посетовал, что он такой взрослый, будь он хотя бы лет на пять помладше, он бы спел ему колыбельную, всегда хотелось спеть кому-нибудь, кто на тебя так похож, колыбельную.
– Спой, – прошептал Рофомм. Мама никогда не пела ему колыбельных, она любила молча, оценивающе и насторожённо.
Спят мечты под одеялом,В звёздной песни спит планета.Пусть, родной, сияет сон твой,Моей нежностью согретый.
Мама не пела ему колыбельных, она никогда не говорила, что любит его, но Рофомм ни на мгновение не сомневался, что это так. «Как по-разному любят люди, – думал он, едва улавливая слова колыбельной. – Мне бы специальный прибор, чтобы увидеть любовь у каждого из них», – вот что было его последней мыслью перед тем, как он заснул.
* * *
Дитр нахмурился, чувствуя, как внутри него напряглась тень. В другом времени, в другой судьбе «статное и гордое создание» насадило отца на заборную пику с фамильным гербом – лишь за то, что Урномм Ребус жил лучше него. Шеф-душевник же отца обожал, полюбил с первого взгляда.
– Ты любил отца, Дитр? – прошептал Ребус.
– Не слишком, – коротко ответил он. – Отец уже спился, когда я родился. Мать начала следом за ним. Колыбельные мне пела сестра – пока не сбежала из дома. У меня не такая удачная семья, как у тебя, Рофомм, – добавил он, злорадно тешась, когда тень заскрежетала злобой. У тени семьи не было, а то, что могло быть, маньяк уничтожил. «Мой тебе подарок, ублюдок, – думал Дитр. – Прекрасная, хоть и съехавшая душа. Тоже уничтожишь?» Тень молчала.
– Я же ничего о тебе не знаю…
– Тебе и не надо, – резко оборвал его человек-из-ниоткуда. – Твоя мать вернулась с задания целая и невредимая?
– Целая, но злая и в царапинах, – Рофомм усмехнулся. – Когда мы приехали, она была в аптеке. Оказывается, забрала себе Эдту от Скорпионихи, которой она была даром не нужна, а зря. Когда Эдта сказала сестре, что всё равно пойдёт ко мне, она не капризничала, а всё ясно видела. Мать решила оформить над ней опеку, они с Нарлой были лучшими подругами. Отца она сразу узнала, велела убираться прочь. Тогда-то мне и рассказали всё. И обо мне, и о тебе, человек-из-ниоткуда.
* * *
– Я думал, ты погибла, – еле слышно сказал Рофомм. Мать подняла глаза на прибывших. Она стояла у пианино, за которым сидела Эдта, неумело наигрывая гаммы.
– Я единственная не погибла, – ответила она. – Так вот зачем ты ездил в Акк, – она перевела взгляд с него на Урномма, который вежливо поклонился.
– Нет, я ехал к твоим родственникам…
– У меня нет там никаких родственников, – звонко и зло вымолвила она. – Ты, – шикнула она на Эдту, – в комнату. – Девочка послушно встала с банкетки, оправив рукава. Рофомм мельком увидел, что запястья у неё расцарапанные.
– Я ему так и сказал, что в Чистой Коммуне у него нет никаких родственников. Велел остаться у меня, – начал отец, – но он рвался в столицу. Я хотел оформить над ним опеку и…
– И что? Держать при себе незаконнорождённого? Чтобы все ваши спрашивали, где ты его приблудил? – прошипела мать.
– Ты же держишь, – он пожал плечами.
– Мне можно, он мой.
– И мой тоже.
– Нет, не твой! – рявкнула мать. – Твои лишь сто