таракан же писал! Тем более, говорят, значит, не член союза.
Впрочем, я не теряю надежды — ничего не пропадает в мире. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно наткнется на эту рукопись и узнает все, как было.
1989
Тяжкое бремя[23]
Сказка
Долго ли, коротко ли, а стал однажды Федоткин президентом России. Законным, всенародно избранным, с наказом от россиян сделать жизнь как в Швейцарии.
Федоткину и самому хотелось, чтобы как в Швейцарии, потому что как здесь — он здесь уже жил. А тут такой случай.
Приехал Федоткин с утра пораньше в Кремль, на работу, бодрый такой, стопку бумаги вынул, «Паркером» щелкнул — и давай указы писать! И про экономику, чтобы все по уму делать, а не через то место, и про внешнюю политику без шизофрении, и рубль чтобы как огурец…
Про одни права человека в палец финской бумаги извел.
А закончил про права — смотрит: стоят у стеночки такие, некоторым образом, люди. Радикулитным манером стоят, согнувшись.
Федоткин им: доброе утро, господа, давайте знакомиться, я — президент России, демократический, законно избранный, а вы кто? А они и отвечают: местные мы. При тебе теперь будем, кормилец.
Федоткин тогда из-за стола выбрался, руку всем подал, двоих, которые сильно пожилые были, разогнуть попытался — не смог.
— Господа, — сказал. — к чему это? Пусть каждый займется своей работой.
— Ага! — обрадовались. — Так мы начнем?
— Конечно! — обрадовался и Федоткин и хотел обратно к столу пойти — Конституцию дописать и с межнациональными отношениями разобраться. Но не тут-то было. Сбоку под ручку взяли: извините, Антон Иванович… Отвели от стола подальше и вокруг бродить начали.
Один сразу с сантиметром подбежал и всего Федоткина с ног до головы измерил, другой пульс пощупал и в глазное дно заглянул, третий насчет меню заинтересовался: по каким дням творожок на завтрак Федоткину давать, а по каким — морковку тертую? А четвертый, слова не говоря, чемоданчик ему всучил и кнопку показал, которую нажимать, если все надоест.
Стоит Федоткин от ужаса сам не свой, чемоданчик проклятый двумя руками держит, а к нему уже какой-то лысый пробирается с альбомом и спрашивает: как насчет обивочки, Антон Иванович? Немецкая есть, в бежевый цветок, есть итальянская, фиолет с ультрамарином в по-лоску. И что паркет: оставить елочкой к окну или будет пожелание переложить елочкой к дверям?
Тут Федоткин от возмущения даже в себя пришел: это, говорит, все ерунда! И обивку велит унести с глаз долой, и паркет оставить елочкой к окну, и на завтрак давать все подряд… Вы что, говорит! Вы, говорит, знаете, какое сейчас время в России!
Переглянулись. Знаем, отвечают. А Федоткин разгорячился: какое, спрашивает, какое? Ну?
Да как всегда, говорят, — судьбоносное. Только что ж нам теперь — президенту законному, всенародно избранному, морковки не потереть?
Федоткин от таких слов задумался. Хорошо, говорит. Я согласен, только давайте побыстрее, а то — Конституция, межнациональные отношения… Время не ждет.
Побыстрее так побыстрее. Только он «Паркер» вынул да над листом занес, глядь — опять стоят у плеча в полупоклоне.
Крякнул Федоткин с досады, «Паркером» обратно щелкнул, прошел в трапезную, а там уже стол скатерочкой накрыт, и всякого разного на той скатерочке поставлено — и морковки тертой обещанной, и творожку свежайшего, альтернативного, и тостов подрумяненных, да чаек-кофеек в кофейничках парится, да сливки белейшие в кувшинчике, да каждый приборчик в салфетку с вензелем завернут, а на вензеле том двуглавый орел сам от себя отвернулся. Федоткин аж загляделся.
А как откушал он да к столу письменному воротился, таково сил ему прибавилось — горы ворочай! Взял он снова «Паркер», белый лист к себе пододвинул и решительно начертал: «Насчет Конституции» — и подчеркнул трижды.
А развить мысль не удалось — закрутило. Сначала протокол был — с послами всяческими знакомили, потом по хозяйству (башни кремлевские по описи принимал), потом хлеб-соль от заранее благодарного населения скушал, в городки поиграл для здоровья; потом на педикюр позвали — ибо негоже президенту российскому, демократическому, с когтями ходить, как язычнику; а потом сам собою и обед подошел.
А к обеду такое на скатерке развернулось, что встал Федоткин из-за стола ближе к ужину — и стоял так, вспоминая себя, пока его под локоток в сауну не отвели.
В сауне-то его по-настоящему-то и проняло: плескался Федоткин пивком на камни, с мозолисткой шалил, в бассейне тюленчиком плавал, как дите малое, жизни радуясь. Под вечер только вынули его оттуда, вытерли, в кабинет принесли да пред листом бумаги посадили, откуда взято было.
Посмотрел Федоткин на лист, а на нем написано: «Насчет Конституции». И подчеркнуто. А чего именно насчет Конституции? И почему именно насчет нее? И что это такое вообще? Задумался Федоткин, да так крепко, что даже уснул. Его в опочиваленку-то и перенесли, прямо с «Паркером» в руке.
А к утру на скатерке снова еды-питья накопилось, а в персонале такое гостеприимство прорезалось, что никакой силы-возможности отлынуть Федоткину не было. В общем, скоро обнаружилось, что за бумаги садиться — только зря туда-сюда «Паркером» щелкать.
Ну вот. А однажды (это уж много снегов выпало да водой утекло) проснулся Федоткин, надежа народная, в шестом часу пополудни. Кваску попил, поикал, полежал, к душе прислушиваясь — не захочет ли чего душа? — и услышал: пряника ей захотелось, мерзавушке.
Он рукой пошарил, а пряника под рукой не нашлось! Огорчился Федоткин, служивого человека позвал. Раз позвал — нету, в другой позвал — тихо. Полежал еще Федоткин — а потом встал, ноги в тапки сунул да и побрел, насупив брови до самых губ, пешком по Кремлю.
И когда он нашел того служивого человека — спал, зараза, прям на инкрустации екатерининской! — то, растолкав, самолично надавал ему по преданным сусалам, приговаривая, чтобы пряник впредь всегда возле квасу лежал! И, уже бия по сусалам, почуял: вот она когда самая демократия началась!
Тут Федоткин трубку телефонную снял, всему своему воинству радикулитному сбор сделал — и такого им камаринского сыграл, что мало никому не показалось, а многим, напротив, показалось даже весьма изрядно. Все упомнил, никого не забыл, гарант общерасейский! И насчет меню, и обивкой ультрамарин непосредственно в харю, и насчет паркета — чтобы к завтрему переложить его елочкой к дверям, да не елочкой — какие, блин, елочки! — ливанским кедром.
А насчет листка того, с Конституцией, он с дядькой, который приставлен был от случайностей его беречь, посоветовался… Тот врачей позвал, и врачи сказали: убрать ту бумажку со