на поиски отрекшегося брата, в то время как сам Иосиф бегал по спинам делегатов, собирая свидетелей своего падения. Свидетели разбегались от него как угорелые, топча Кузьму, продолжавшего при этом кричать что-то хорошее про нашу кухню. Никодима родственники Иосифа не нашли ни на хлебнице, ни вокруг нее. Нюра говорит: наверное, он ушел за справкой, что сирота. Если так, то надо отметить, что лежала справка очень далеко — еще неделю после этого Никодима никто не видел, да и потом не особенно.
Отдельно следует остановиться на судьбе Геннадия. Побитый родственниками Иосифа, он не стал настаивать на своих формулировках, нервно дернул уцелевшим усом, сказал: «Живите вы как хотите», — и в ту же ночь удалился в добровольное изгнание под ванну.
Последняя фраза его несколько озадачила оставшихся, потому что все они уже давно жили как хотели.
По дороге в ванную Геннадий задел ногой Степана Игнатьича, и тот, проснувшись, спросил, скоро ли буфет. Больше ничего интересного не произошло, кроме разве того, что плинтусные с подраковинными все-таки нашли друг друга и, найдя, поотрывали что смогли.
На этом, по наблюдениям подруги моей жизни Нюры Батарейной, съезд закончил свою работу.
3.
Богатая событиями ночь съезда обессилила нас. Целый день на кухне и в окрестностях не было видно ни души; Семенов, понятное дело, не в счет — этот как раз целый день шатался по территории и изводил продукты.
Куда ему столько? Отнюдь не праздный вопрос этот давно тяготил меня, и в последнее время, имея вместо полноценного питания много досуга, я, кажется, подошел вплотную к ответу. Разумеется, ест Семенов не потому, что голоден, — это лежащее на поверхности объяснение давно отметено мною. Существо, с утра пропадающее куда-то, а по возвращении смотрящее в телевизор, лежащее на диване и храпящее, по моему разумению, вообще не нуждается в питании. Однако же Семенов ест все время.
Я давно подозревал неладное, но лишь на днях проник в его тайну. Было так. Путешествуя по верхней полке, я спрятался за сахарницу от внезапно хлынувшего света — и оттуда, из-за сахарницы, увидел узурпатора, двумя руками выгребающего с верхней полки съестное. И тут меня осенило… Нет, не голод гонит чудовище сюда, ему незнакомо свербящее нытье в животе, выгоняющее нас из тихих щелей на полные опасности кухонные просторы, — другое владеет им. Страшно вымолвить! Он хочет опустошить шкаф. Он хочет все доесть, вымести крошки из уголков и вытереть полку влажной, не оставляющей надежд губкой. Но, безжалостный недоумок, зачем же он сам ставит туда продукты?
Вечером мы с Нюрой пошли к Еремею — послушать про жизнь за щитком. Придя, мы застали там, кроме него, еще нескольких любителей устных рассказов. Все они сидели вокруг хозяина и нетерпеливо тарабанили лапками. Мы сели и также затарабанили. Но тяжелые времена сказались даже на радушном Еремее: крошек к рассказу подано не было.
Воспоминания о жизни за щитком начались с описания сахарных мармеладных кусочков и соевых конфет, сопровождались шевелением усов, вздохами и причмокиванием. Я был несколько слаб после контузии, вследствие чего вскоре после первого упоминания о мармеладе отключился, а отключившись, имел странное видение: будто иду я по какой-то незнакомой местности, явно за щитком, среди экзотических объедков и неописуемой шелухи, причем иду не с Нюрой, а с какой-то очень соблазнительной тараканихой средних лет. Тараканиха выводит меня на край кухонного стола и, указывая вниз, на пол, густо усеянный крошками, говорит с акцентом: «Дорогой, все это — твое!» И мы летим с нею вниз.
Но ни поесть, ни посмотреть, что будет у меня с тараканихой средних лет дальше, я не успел, потому что очнулся — как раз на последних словах Еремея. Слова эти были: «…и мажут сливовым джемом овсяное печенье».
Сказав это, Еремей заплакал.
Начали расходиться. Поблагодарив хозяина за содержательный рассказ, мы распрощались и, поддерживая друг друга, побрели домой, соблюдая конспирацию.
И вот тут началось со мной небывалое.
Проходя за плитой, я неожиданно почувствовал острое желание нарушить конспирацию, выйти на край кухонного стола и посмотреть вниз. Желание было настолько острым, что я поделился им с Нюрой. Нюра меня на стол не пустила и назвала старым дураком, причем без всякого акцента.
Полночи проворочавшись в своей щели, уснуть я так и не смог и, еще не имея ясного плана, тайно снялся с места и снова отправился к Еремею.
Еремей спал, но как-то беспокойно: вздрагивал, подстанывая на гласной, и без перерыва повторял слово «джем». И все время шевелил лапками, как будто собирался куда-то бежать.
— Еремей, — тихо сказал я, растолкав его. — Помнишь щель, которую ты нашел возле унитаза?
— Помню, — сказал Еремей и почему-то оглянулся по сторонам.
— Еремей, — сказал я еще тише, — слушай, давай поживем немного за щитком.
— А как же наша кухня? — спросил Еремей, продолжая озираться.
— Наша кухня лучше всех, — ответил я. — Но здесь Семенов.
— Семенов, — подтвердил Еремей и опять заплакал. Нервы у него в последнее время совершенно расстроились.
— Но только недолго, — сказал он вдруг и перестал плакать.
— Конечно, недолго, — немедленно согласился я. — Мы только посмотрим, разместятся ли там все наши…
— Да! — с жаром подхватил Еремей. — Только проверим, не вредно ли будет нашим овсяное печенье со сливовым джемом!
И мы поползли. Мы обогнули трубу и взяли левее. Возле унитаза при воспоминании о Кузьме Востроногом у меня снова заныло в животе.
— Ох, Еремей, — сказал я. — Как ты думаешь, поймут ли нас правильно?
— Наша кухня лучше всех! — крикнул Еремей и быстро нырнул в щель.
Опуская подробное описание нашего путешествия, скажу только: оно было полно приключений. Но упорство Еремея, без перерыва твердившего про сливовый джем, вывело нас к утру в другое измерение, к унитазу.
Тамошний мир оказался удивителен: все было как у нас, только совсем по-другому расставлено. Сориентировавшись, мы первым делом поползли в сторону кухни и возле мусорного ведра, прямо с пола, поели вкуснейших крошек. Я, признаться, не был расположен покидать эту халяву, но Еремей, попав за щиток, как с цепи сорвался.
— Хватит тебе! — орал он. — Где-то тут должен быть шкаф!
И, стуча усами, помчался наверх. Я бросился вдогонку. Шкаф действительно был. Мы собирались уже заползти между створок, когда оттуда показались усы, а вслед за ними выполз огромный и совершенно бурый таракан.
— Хэлло, мальчики, — проговорил он с очень знакомым акцентом. — Далеко собрались?
— Добрый день, — вежливо отозвался Еремей. — Нам бы в шкаф.
На это вылезший поднес ко рту лапку и коротко свистнул. На свист отовсюду полезли очень здоровые и опять-таки бурые