поползли на стол, уже не требуя буфета. (Тараканы, хотя и не могут совсем без еды, существа чрезвычайно тонкие и очень чувствительные к интонации, причем наиболее чувствительны к ней малограмотные, а из этих последних — косноязычные.)
Выползши на стол, антресольные по привычке организовали фракцию и потребовали автономии, но им пооткусывали задние ноги, и они сняли вопрос.
Слово для открытия взял Никодим. Забравшись на солонку и вкратце обрисовав положение, сложившееся с приходом Семенова, и размеры его тапки, он передал слово Геннадию для внесения предложений по ходу работы съезда. Взяв слово и тоже вскарабкавшись на солонку, Геннадий предложил для работы съезда избрать президиум и передал слово обратно Никодиму, который тут же достал откуда-то список и его зачитал. В списке никого, кроме него и его брата Геннадия, не обнаружилось.
В процессе голосования выяснилось, что большинство — за, меньшинство — не против, а двое умерли за время работы съезда.
Перебравшись вслед за братом на крышку хлебницы, избранный в президиум Геннадий снова дал слово Никодиму. Никодим слово взял и, свесившись с крышки, предложил повестку ночи:
п. 6. Хочется ли нам поесть? (Оживленное шебуршение на столе.)
п. 17. Как бы нам поесть? (Очень оживленное шебуршение, частичный обморок.)
п. 0,75. Буфет — в случае принятия решений по п. 6 и 17. (Бурные продолжительные аплодисменты, скандирование.)
В процессе скандирования умерли еще четверо.
При голосовании повестки подраковинные попытались протащить пунктом плюс-минус 90 объявление все- тараканьего бойкота плинтусным, но им было указано на несвоевременность, и пунктом плюс-минус 90 пошло осуждение самих подраковинных за подрыв единства.
После перерыва, связанного с поеданием усопших, съезд продолжил свою работу.
По пункту 6 с крышки хлебницы с докладом выступил Никодим. Выступление его было исполнено большой силы. Не зная устали, он бегал по крышке, разводил усами и в исступлении тряс лапками, отчего однажды даже свалился на стол, где, полежав немного, и продолжил речь — прямо в гуще народа.
Никодим говорил о том, что больше так жить нельзя, потому что он очень хочет есть. Подробно остановился на отдельных продуктах, которые хотел бы поесть. Это место вызвало особенный энтузиазм на столе — председательствующий Геннадий, свесившись с солонки и стуча по ней усами, вынужден был даже призвать к порядку и напомнить, что за стенкой спит Семенов, будить которого не входит в сценарий работы съезда.
Единогласно проголосовав за то, что больше так жить нельзя и надо поесть, развязались с пунктом 6; изможденный выступлением Никодим начал карабкаться обратно на хлебницу, а председательствующий Геннадий предоставил слово себе.
Его речь и события, развернувшиеся следом, стали кульминацией съезда. Геннадий начал с того, что раз больше так жить нельзя, то надо жить по-другому. Искусный оратор, он сделал паузу, давая несокрушимой логике сказанного дойти до каждого.
В паузе, иллюстрируя печальную альтернативу, умер один подраковинный.
— Но что мы можем? — спросил далее Геннадий.
Тут мнения разделились, народ зашебуршился.
— Мы можем все! — крикнул кто-то. Собрание зааплодировало, кто-то запел.
— Да, — перекрывая шум, согласился Геннадий, — мы можем все. Но! — тут он поднял усы, прося тишины, а когда она настала, усы опустил и начал ползать по солонке, формулируя мысль, зарождавшуюся в его немыслимой голове.
И все поняли, что присутствуют при историческом моменте, то есть таком моменте, о котором уцелевшие будут рассказывать внукам.
Мысль Геннадия отлилась в безукоризненную форму.
— Мы не можем спустить Семенова в унитаз, — сказал он.
Образ Семенова, спускаемого в унитаз, поразил съезд. В столбняке, охватившем собрание, стало слышно, как сопит за стенкою узурпатор, и ни с чем не сравнимая тишина повисла над столом. Одна и та же светлая мысль пронизала всех.
— Не влезет… — мрачно уронил Альберт, ставший пессимистом после года совместного проживания в одной щели с тещей. Луч надежды погас, едва осветив мрак нашего положения.
— Я продолжаю… — с достоинством напомнил Геннадий. — Поскольку мы не можем спустить Семенова в унитаз, — повторил он, — а есть подозрение, что сам он в обозримом будущем этого не сделает, то придется, сограждане, с Семеновым жить. Но как?
В ответ ему завыли тараканихи. Дав им отвыться, Геннадий поднял лапку. Вид у него был торжественнейший. Геннадий дождался полной тишины.
— Надо заключить с ним договор, — сказал он. Тишина разбавилась стуком нескольких упавших в обморок тел, а затем в ней раздался голос Иосифа.
— С кем — договор? — тихо спросил он.
— С Семеновым договор, — просто, с необычайным достоинством, ответил Геннадий.
И тут загомонило, зашлось собрание.
— С Семеновым? — перекрывая вой, простонал Иосиф. — С Семеновым! — истерически выкрикнул он и вдруг прямо по спинам делегатов, пошатываясь и подпрыгивая, побежал к солонке. Продолжая выкрикивать на разные лады проклятое слово, Иосиф начал карабкаться на солонку, но Геннадий его спихнул — и вот дальше я ничего не помню, потому что упал Иосиф на меня. Вытащенный из давки верной подругой моей жизни Нюрой Батарейной, я был ею наутро проинформирован о ходе работы съезда.
Слушайте, чего было дальше.
Упав на меня, Иосиф страшно закричал — чем, как я подозреваю, меня и контузил. Все в панике забегали, а родственники Иосифа побежали к солонке, чтобы поотрывать Геннадию усы. Троих из них Геннадий спихнул, но четвертый, никому решительно не известный, по имени, как выяснилось впоследствии, Климентий Подтумбовый, спихнул-таки его сзади на трех своих родственников, и пока спихнутые выясняли внизу, где чьи усы, Климентий предоставил слово сам себе.
Прочие делегаты тем временем носились друг через друга по клеенке, плинтусные искали подраковинных, Кузьма Востроногий кричал, что наша кухня лучше всех, а Никодим с хлебницы отрекался от Геннадия и обещал принести справку, что он круглая сирота.
Пока присутствующие бегали друг по другу, выдирали усы и нарушали регламент, оказавшийся на солонке без присмотра Климентий успел протащить штук тридцать собственных резолюций, сам ставя их на голосование и голосуя под протокол.
В процессе этого увлекательного занятия Климентий незаметно для себя вошел в раж. Так, под номером 19, например, шло решение резко улучшить ему жилищные условия под тумбой, номером 24 он со всей семьей зачислялся на общественное довольствие с обслугой, после чего — видимо, в целях экономии времени — ставить номера на резолюциях Климентий перестал.
Последним принятым им документом была резолюция, обязывавшая Семенова стоять возле тумбы, под которой живет Климентий, и отпугивать от нее тараканов. Проголосовав это, Климентий сам удивился настолько, что слез с солонки и пошел спать, не дожидаясь закрытия съезда.
Действие же на столе тем временем продолжало разворачиваться довольно далеко от сценария. Разобравшись с Геннадием, родственники Иосифа пошли