Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Эти места были близки и дороги Костадину. В ближайшей деревушке родился отец и до сих пор жила младшая тетка. Он вспомнил местные предания, от которых веяло суровостью старины, и песни, которые старый Джупун напевал ему в детстве.

Спустившись в долину, он спешился и, ведя лошадь на поводу, пошел осматривать хлеба. В пшенице попадалась рожь, и это раздражало его. Как он ни убеждал, горцы каждый год высевали смесь. На другом участке, подмытом в нижней части рекой, была посеяна, вопреки уговору, кукуруза, а не овес. Это повторялось из года в год, потому что испольщики руководствовались только собственными интересами.

До обеда он обошел все участки и по размякшей дороге въехал в деревню. Деревянные галерейки, старинные решетки на окнах, толстенные бревна говорили о том, что дома построены лет триста-четыреста назад, когда вокруг стоял вековой дубовый лес.

Костадин остановился перед широкими воротами одного из домов. Во дворе залаяла собака, детский голос спросил:

— Кто там?

— Дедушка Кынчо дома?

— Нет его.

— А отец? Позови кого-нибудь из ваших.

Немного погодя калитка в воротах отворилась и из нее вышла круглолицая светлоглазая крестьянка.

— Добро пожаловать, входи! Милчо, отвори-ка ворота дяде Косте, — сказала она звучным голосом и тряхнула головой, поправляя косы. — Отец уехал на мельницу в Яковцы, а Йордан в общине. Больше некому тебя встретить.

— Я не буду заходить. Койка. Заехал посмотреть поля и спросить, когда начнете жать. Через два-три дня пора убирать ячмень, — сказал Костадин, склоняясь с седла, чтобы поздороваться с крестьянкой.

— Отец уже стар, куда ему работать! Йордан пропадает в своей окаянной общине, а деверь хворает. Ума не приложу, как справимся.

— Уж если и вы стали жаловаться, что делать другим?

— У кого что болит, тот про то и говорит, Костадин. С тех пор как Пырвана убили на войне, а Донка вышла замуж, еле сводим концы с концами. Да все равно, коль и замешкаемся малость, соберем и наше и ваше.

— А чем болен Никола?

— Малярия трясет, — сказала женщина, и над бровями у нее пролегли две складки. — Это вегетарианство доконает его. Вон он сидит, — сказала она, понизив голос и показывая глазами на деревянный дом с нависшей стрехой.

Костадин заглянул за верхнюю прожилину ворот. На галерейке сидел бледный молодой человек с длинными волосами. В руках у него была мандолина.

— Жаль, что бай Кынчо не отдал его в попы. Все равно пропадает молодость. Кто вбил ему в голову эдакую блажь?

— Приезжает тут один из города. Он и накрутил его.

— Когда-то таких спроваживали в монастырь, — громко сказал Костадин, с презрением оглядев молодого человека.

Его разбирала злость при виде непутевых сыновей деда Кынчо, старого друга его отца. Он предвидел, что хорошие отношения с этой семьей, годами работавшей на земле Джупунов, неминуемо испортятся.

Сказав женщине, что он вывезет снопы в город и там их обмолотит, Костадин обещал на днях заехать еще раз и повернул коня в обратный путь.

Он ехал по рыхлой дороге вдоль речки, мысленно укоряя деда Кынчо за то, что не обуздал вовремя сыновей. Старший, Йордан, дружбаш и сельский староста, ударился в политику, а младший, учитель, заделался вегетарианцем. Костадин диву давался беспомощности старика, который слыл умным и хорошим хозяином.

У поворота, где дорога сворачивала от речки, был большой омут. Перед ним вода, промыв в русле желоб, лилась широким потоком, пенилась и манила прохладой.

Костадин расседлал коня, дал ему просохнуть от пота, потом разделся, взобрался на него и завел в воду. Конь прядал ушами, от копыт полетели брызги. Костадин тер его и окатывал водой. Кислый запах конского пота стал острее, смешавшись с запахом теплой сырости и тины. Рыжеватая шкура Дорчо потемнела и стала отливать старинной бронзой.

Выкупав лошадь, он стреножил ее и улегся в воду у омута. Мощный водяной столб ударил в спину и рассыпался пенистыми струйками. Костадин расслабил мускулы и прикрыл глаза. Шепот речки убаюкивал; казалось, что он несется вместе с ласковыми, прохладными струями, которые что-то лепечут своими смеющимися голосами.

Закусив хлебом с брынзой, он тронулся в обратный путь, рассчитывая за два часа добраться до виноградников, но дорога так петляла, что он попал туда лишь к четырем часам. Возле сторожек не было ни души. Судя по облитым купоросом кадкам и развешанному на кольях тряпью, владельцы только что занимались опрыскиванием. С высокого ореха доносилось кваканье древесной лягушки, неподалеку жнец с хрустом срезал колосья, и, словно в такт со взмахами серпа, над голубоватыми лозами вздрагивало знойное марево.

Костадин заблудился, он не мог понять, проехал ли уже мимо виноградника бондаря или нет, и все оглядывался по сторонам. Всюду тянулись утомительно однообразные безлюдные шпалеры лоз; взгляд отдыхал только на синеющей вдали цепи Балкан. Живописный вид пробудил мечту о Христине; не хотелось мириться с мыслью, что и сегодня он не увидит ее. Он свернул на узкую тропинку, обросшую высоким кустарником и фруктовыми деревьями, и она вывела его на небольшой пустырь, поросший бурьяном, из которого торчали старые, засохшие лозы. За пустырем виднелся огражденный колючей проволокой виноградник, белела сторожка с небольшим навесом сбоку.

В нераспаханном нижнем углу росло абрикосовое дерево, осыпанное золотистыми плодами. На прислоненной к стволу лестнице стояла босая молодая женщина в белой косынке и розовом ситцевом платье.

Костадин приостановился и стал вглядываться, приставив руку козырьком. Узнав Христину, он погнал коня через пустырь к сторожке.

26

Христина заметила его раньше, как только он свернул на тропинку, окаймленную кустарником. Она следила за его соломенной шляпой, которая то исчезала за кустами, то снова показывалась, и с трепетом ожидала его появления.

Все эти шесть дней, прошедшие с памятной встречи у них в доме, когда Райна намекнула, что Костадин намерен сделать ей предложение, Христина ждала, что он либо зайдет к ним, либо назначит ей свидание. Мучаясь сомнениями и нетерпением, она ждала от него весточки. Она несколько раз уклонялась от свидания с Кондаревым и, чтобы не пускать его в дом, сказалась больной. Она припоминала, как возникло и крепло ее чувство к К ос та дину, начиная с первого девичьего увлечения, когда ходила в гости к Джупунам, и до последних дней. Он давно пробудил в ее душе робкое любопытство, смутное чувство, которое она таила от людей. То была лишь неясная мечта, с которой девушки, погрустив, засыпают, но которая еще не завладевает ими всецело. Она говорила себе, что этот высокий, жилистый, как кизиловый прут, юноша никогда не полюбит ее. Встретившись с ней, он мрачно кивал ей кудрявой головой, а если и заговаривал, то свысока, как все подростки, презирающие женский пол. Глядя, как он, покрикивая, суетится во дворе, как важничает, ей хотелось подчас рассмеяться. Она не боялась его, ибо догадывалась, что за напускной грубостью скрывается добрый, уступчивый характер.

Пробудившееся чувство не угасло, но равнодушие Костадина не давало ему воли. Костадин был богат; ей ли надеяться, что он выберет ее? С мучительным стыдом она припоминала, как во время войны приняла от старой Джупуновой поношенное шерстяное платье и сшила себе из него юбку, как приходила к ним в надежде отведать чего-нибудь вкусненького, потому что дома ели непропеченный кукурузный хлеб. В своем простодушии она не понимала, что неравная дружба с Райной унижает ее. И теперь, вспоминая прошлое, она сгорала со стыда, но в глубине души торжествовала, зная, что сын этой женщины и брат ее подруги любит ее и хочет на ней жениться. Она может войти в их семью полноправной хозяйкой, но может и ответить отказом. Это заботило не только брата, но и сестру. Христина знала, что Райна влюблена в Кондарева, и перестала дружить с ней не столько из ревности, сколько из гордости и ущемленного достоинства. Не так давно Христина ответила взаимностью Кондареву. Ей льстила любовь серьезного мужчины, бывшего офицера с романтическим ореолом бунтовщика. Тогда она, став учительницей, впервые вышла на самостоятельную дорогу и еще не знала, на что надеяться в жизни. Ее женское тщеславие ликовало, но внутренний голос упорно нашептывал, что не Кондарев герой ее мечты. Усилия Кондарева вовлечь ее в коммунистическое движение, политические проповеди и попытки оторвать от привычной среды только раздражали ее. Но даже и тогда она не смела надеяться, что Костадин Джупунов полюбит ее. Когда же заметила, что этот человек, который если и здоровался с ней, то свысока и небрежно, засматривается на нее, недовольство Кондаревым стало расти. Костадин по вечерам проезжал верхом мимо их дома, и она стала поджидать его лишь для того, чтобы проводить улыбкой. Она знала, что это ради нее проезжает он мимо них кружным путем. Лихой вид Костадина забавлял ее и в то же время заставлял краснеть. Костадин казался ей сказочным молодцем — от него веяло силой и вольностью, он пробуждал в ее душе жгучее чувство чего-то знакомого и родного.