Читать интересную книгу Бал. Жар крови - Ирен Немировски

Когда Колетт стала ее расспрашивать, она сначала запиралась, но в конечном итоге ответила, что действительно написала Жану накануне его смерти («поставив в письме подпись, клянусь вам»), утверждая, что ночью Марк Онет будет у Колетт.

— Если бы только я могла предвидеть… Мы обе понесли суровое наказание. Не завидуйте мне. Я удержала своего любовника, но подумайте о нашей тревоге. Подумайте о том, что ему грозит. От провинциальных судов нельзя ждать снисходительности к преступлениям на почве страсти. Бесполезно будет ссылаться на то, что он лишь защищался; как знать, поверят ли ему? Не вообразят ли судьи, что он придумал какую-нибудь западню, чтобы разделаться с мужем? Но даже если вынесут оправдательный приговор, какой будет наша жизнь здесь, где все меня ненавидят, да и его не очень жалуют? А ведь все наши интересы именно здесь.

Колетт сказала:

— Вы еще не обвенчаны. Вы можете расстаться.

— Нет, — ответила Брижит, — я его люблю, и это несчастье произошло в большой степени по моей вине. Я не покину любимого из-за того, что с ним случилась беда. Нужно добиться, чтобы ваш отец не подавал в суд. Если не начнется формальное расследование, никто не станет болтать. Придется лишь набраться храбрости, чтобы перенести все домыслы, все расспросы. А на это мы вполне способны.

Они долго беседовали, почти всю ночь и «почти как подруги», как выразилась Колетт. Обе любили этого парня и хотели его спасти. Колетт также переживала из-за своих родителей и сына. В конце концов она сказала:

— Вы правы, надо сказать правду папе и маме. Но для меня это невыносимо. Я не могу им рассказать. Они придут в полное отчаяние. Как только я окажусь перед ними, увижу их милые старые и честные лица, мне станет так стыдно, что я не смогу вымолвить ни слова.

Брижит долго молчала. Наконец, взглянув на часы, она сказала:

— Уже очень поздно. Идите домой. Завтра утром под любым предлогом уезжайте куда-нибудь. И не возвращайтесь пару дней. А я пойду к вашим родителям и расскажу им, что произошло. Возможно, все окажется проще, чем мы думаем.

— Я предположила, — сказала мне Колетт, — что мои родители предпочли бы услышать правду от кого-либо другого, а не из моих уст. Между родителями и детьми существует такая целомудренность… В детстве мне неловко было видеть мою мать раздетой. Я также не могла без смущения открыть ей мысли, которые считала постыдными, но о которых без колебаний рассказывала любому своему приятелю или горничной. Родители казались мне особыми существами, стоящими выше человеческих слабостей, и они до сих пор остались на этой высоте. Я думала: «Они все узнают, но меня не будет несколько дней. За это время они придут в себя. Когда я вернусь, они поймут, что со мной лучше ничего не обсуждать. И они будут хранить молчание. Они умеют молчать. И эта ужасная история канет в Лету».

На следующий день ко мне пришли Франсуа и Элен. Элен была потрясена до глубины души; хотя она и не подозревала ни в чем свою дочь, ей было неприятно подавать в суд; она считала, что это причинит страдания Колетт. Но Франсуа, истинный буржуа, уважающий закон, считал своим долгом обратиться в полицию.

— Какой-то бродяга, какой-то заплутавший алкоголик нанес этот удар. Может, один из поляков, работавших на ферме. Что бы там ни было, подумай только: человек, виновный в убийстве и оставшийся безнаказанным, может и снова совершить грабеж или другое преступление. И мы за это будем нести косвенную ответственность. Если опять прольется невинная кровь, отчасти это случится по нашей вине.

— А что говорит Колетт? — спросил я,

— Колетт? Представьте себе, она уехала, — ответила Элен. — Утром ее отвезли на вокзал. Она уехала восьмичасовым поездом в Невер. Мне она оставила записку, в которой сказано, что она не хотела меня будить, что она разбила зеркальце в стиле ампир, которое ей подарил Жан, и что она хочет его немедленно починить. А заодно она воспользуется случаем и посетит подругу по пансиону, живущую в Невере, и вернется через два-три дня. Разумеется, мы дождемся ее возвращения, чтобы решить, что следует предпринять. Бедняжка! Эта история с разбившимся зеркальцем всего лишь предлог! На самом деле ее так ошеломил рассказ того мальчишки, что она решила уехать из этих мест, пробуждающих в ней столь грустные воспоминания, может, для того чтобы не слышать, как вокруг треплют имя Жана. Она так же поступала, когда была ребенком. После смерти бабушки каждый раз, когда я начинала говорить об усопшей, Колетт вставала и выходила из комнаты. Однажды я спросила ее, почему она так поступает, и она мне ответила: «Я не могу не плакать, но я не хочу плакать при всех».

«Колетт решила выиграть время, — подумал я, — наверное, она напишет им всю правду из Невера. Это избавит ее от необходимости признаваться лично, чего она так боится».

Я также подумал, что, возможно, она посоветовалась со священником. Позже я узнал, что она это сделала уже давно и священник порекомендовал ей рассказать родителям обо всем, что произошло, добавив, что это стало бы для нее справедливым наказанием. Но страх причинить страдания обожаемым родителям не позволил ей признаться. Кроме того, я думал и о других возможных причинах отъезда Колетт, но, естественно, не мог догадаться, что она вовлекла в историю Брижит Декло.

— Мне кажется, — сказал я Франсуа, — что Элен права; Колетт будет страдать, если правосудие начнет копаться в их с Жаном личной жизни.

— Боже мой! Бедные дети! Но им нечего было скрывать!

— Что до убийцы — если парень не врет и таковой действительно был, — то он, скорее всего, давно уже бежал отсюда.

Но Франсуа покачал головой.

— Но это не предотвратит повторного преступления, на которое его спровоцирует нужда или пьянство. Если он убьет кого-либо не здесь, а в другом месте, чем это облегчит мою ответственность? Я отвечаю перед собственной совестью за то, что он может совершить, будь то в Саон-е-Луар, в Ло-е-Гаронн, на севере или на юге.

Он взглянул на свою жену.

— Я даже не понимаю, как об этом можно спорить. Ты удивляешь меня, Элен. Как ты, обладая такой безупречной и чистой совестью, не чувствуешь, насколько низка сама мысль о том, чтобы замолчать преступное действие только потому, что это нарушит наш покой?

— Не наш, Франсуа, а нашего ребенка.

— Долг не имеет ничего общего с отеческой или материнской любовью, — мягко возразил Франсуа. — Но к чему спорить? Колетт вернется. Мы обо всем поговорим, и я уверен, что она согласится с моими доводами.

Прошло немало времени. Они стали собираться домой. Намереваясь идти пешком до Мон-Таро, они предложили мне сопровождать их. В течение всего пути, следуя молчаливому соглашению, мы избегали говорить о детях, но я видел, что они думали только о несчастном случае и о вчерашней сцене.

Элен пригласила меня с ними отобедать. Я согласился. Не успели мы закончить трапезу, как в дверь позвонили. Служанка объявила, что пришла Брижит Декло.

— Она хочет переговорить с господином и госпожой Эрар, — добавила она.

Элен страшно побледнела. Франсуа казался удивленным, но так как мы находились в небольшом кабинете, где нам только что подали кофе, он попросил служанку впустить посетительницу и поднялся ей навстречу.

Этот кабинет — очаровательная комнатка, заставленная книжными шкафами, с двумя большими креслами по обе стороны камина. Уже более двадцати лет мои родственники коротают здесь тихие вечера, он — в одном кресле, с книгой, она — в другом, с рукоделием. Между ними степенно и мирно тикают часы, как сердце, которое не тревожат угрызения совести, — чем это не символ супружеского счастья?

Брижит вошла и с любопытством огляделась: эта комната в доме моих родственников была ей не знакома. До этого она заходила к ним только один раз, в день свадьбы Колетт, и тогда она видела лишь мрачноватую парадную гостиную. Но здесь все говорило о глубокой взаимной любви. Люди лгут, но цветы, книги, портреты, лампы, потрепанный и нежный вид вещей — все это обладает большей искренностью, чем человеческие лица. В свое время я часто рассматривал все эти вещи и думал: «Они счастливы друг с другом. А прошлого как будто и не бывало. Они счастливы и любят друг друга». Затем я перестал даже размышлять об их счастье, настолько оно было очевидным. Впрочем, меня это больше не занимало.

Брижит показалась мне бледной и исхудавшей. В ней стало меньше… звериного начала, если можно так выразиться, и больше женского. Я хочу сказать, она утратила дерзкую самоуверенность счастья. Было видно, что она чем-то обеспокоена: она бросала взгляды, в которых было что-то необъяснимое, как будто вызов, упрек, и в то же время любопытство и тревога. Она отказалась от чашки кофе, которую ей машинально предложила Элен, и произнесла тихим дрожащим голосом:

— Господин Эрар, я пришла умолять вас не давать ход вашим планам, не заявлять в полицию по поводу гибели вашего зятя. Все очень серьезно. Если дело раскроется, это приведет к еще большим несчастьям.