мужчина. Закуривает».
Так оно, собственно, и было.
Дом спал. Вышел на балкон мужчина, закурил. Саша прицелился. Оптический прицел, винтовка «Винторез» (поражение противника в бронежилетах 6Б2 на дальности 400 м, разбирается на три узла: ствол с глушителем, ствольная коробка с ударно-спусковым механизмом и приклад; упаковывается в чемоданчик типа «дипломат»).
Саша прицелился в голову. Мужчина выдохнул сигаретный дым. Он стоял, облокотившись на перила. Смотрел рассеянно.
Саша нажал на спусковой крючок. Мужчина исчез.
Сигарета упала.
Саша испугался: а где же ребенок? Высунулся из слухового окна и увидел мальчика. Он стоял внизу, под тем самым балконом, в той своей летней одежонке.
«А, – догадался Саша, – значит, они появляются ровно на том месте, где их убили. Это хорошо, что здесь дерево никакое не выросло за три года. А то как бы оно было тогда? Или ничего?»
Так примерно он думал. И смотрел, смотрел вниз.
Мальчуган, пропеченный летним солнцем (для него оно светило миг назад), потерянно оглядывался. Замерзнуть он еще не успел. Голые руки торчали из коротких рукавов футболки.
Мальчик потрогал заснеженную ветку и заплакал. Саша опомнился и бросился с чердака. Скорей, туда, к нему, схватить, обогреть (своей курткой), утешить, доставить к маме, благо недалеко, улицу перебежать.
Но мальчика уже не было. Следы маленьких сандалий на недавно выпавшем снегу привели Сашу к дому на другой стороне улицы, к подъезду Галины Лацис, матери ребенка.
– Он дома, – произнес Саша. Вслух.
Стоял внизу и смотрел на освещенное окно.
– Я воскресил тебя, парень.
Саша рассмеялся. Какая ночь!
Он шагал к станции.
Город большой, областной центр, три театра, четыре музея, парки, заводы, магазины. Нет, в их заштатном городишке тоже были парки и магазины, но меньше, беднее, скромнее.
Саша шел через центр, разобранную на части винтовку нес в обычной дорожной сумке (не в дипломате же, в самом деле), закинув ее на плечо. Кто-то крикнул ему с балкона: «С Новым годом!»
Саша свернул на боковую улицу (ответвлялась от центральной), она должна была привести его к станции. Саша словно глотнул какого-то особенно веселого шампанского. Все ему казалось прекрасным: морозный воздух, запах печного дыма.
На дальней от центра окраине стояли деревянные дома. В точности как у них, в махоньком их древнем городишке. И деревянный барак, вот он. И заводская бетонная стена. Привет! Да не вернулся ли я чудесным мигом в родное захолустье? Саша почти поверил.
Однако дорога повернула к большой, совсем не тихой станции со множеством платформ, с длинным мостом над железнодорожными путями.
В зале ожидания народу оказалось немного. Солдат спал, откинувшись на покатую спинку кресла из гнутой фанеры. Тетка лузгала семечки. Саша направился в ресторан, он, конечно, был уже закрыт.
Сергей Лакшин «Надежда» (газета «Заря» от 02.04.1994)
Галина Ивановна Лацис дождалась, Тамара Михайловна Сергиенко не теряет надежды. Тамара Михайловна говорит, что, когда муж сидел за непредумышленное убийство невинного ребенка, ждать было легче.
– Хотя все нас тогда ненавидели. Я и на свидания к нему ездила, и письма мы друг другу писали.
С разрешения Тамары Михайловны мы приведем фрагмент одного ее послания.
«…А я виню себя. Надо было тебя послушать и не жить нам с матерью вместе. Лучше бы уехали на Север, как ты хотел. И денег бы заработали. Хотя что они сейчас стоят, все эти деньги, нет ничего, пыль.
Не хотела тебе писать, но раз уж ты знаешь (кто донес? Костик доложил, гаденыш?). Пришлось мне уйти из воспитательниц, да. Мамаши жалобу накатали заведующей: не желаем, чтобы жена детоубийцы нашим ангелочкам зады подтирала. Я на мамаш не в обиде. В строительную бригаду взяли маляром. Нормально. Устаю, но ничего. Заработок есть, недавно попался дом одной из мамаш. Ничего, стерпела меня. А дочурка ее так прямо на шею мне кинулась. Ручонками обвила, растрогала. Пока так…»
– Ночами было тяжело, – рассказывает Тамара Михайловна, – без радио уснуть не могла, непременно надо, чтоб оно бубнило. Вроде как человек живой рядом. А сейчас мне совсем пусто. И других никого особо ни видеть не могу, ни слышать. Издали ничего, а близко никого не хочу.
Я спрашиваю, надеется ли она дождаться мужа.
– Когда надеюсь, а когда нет. Иногда мне кажется, чего я дома торчу, в окошко гляжу, нет его здесь нигде. Иду в город. Все равно куда, лишь бы на люди. Лишь бы не дома, дома стены давят. То в магазин зайду и смотрю, чего там есть. То в парикмахерской очередь займу, разговоры послушаю и уйду. Как-то раз в церковь зашла, стоит заброшенная над рекой. Темно, сыро. Склеп, а не церковь. И вот я стою в этом склепе и вдруг забылась, и как будто я дома на кухне и мой Толик здесь, шелестит газетой. Я шагнула к нему и вдруг вижу, что стою на кухне одна, Толика нет, а радио бормочет про погоду.
Статей этих Саша не увидел, не прочитал.
Если бы Саше довелось писать объяснительную, то вышло бы примерно так:
Я был пьян без вина, весело пьян, легко. Как будто глотнул какого-то особенного шампанского. Мне казалось, я до Москвы могу дошагать в таком состоянии. Но далековато, конечно, до Москвы (семь сотен километров с лишком). Так что я направился на вокзал ждать свой поезд.
Сумку с винтовкой я спрятал в автоматическую камеру хранения, от греха подальше. В зале было душно, народу полно, и все спали, дети, взрослые. Даже собачонка. Приблудная или чья-то. Как моя тетка говаривала: и куда они все едут? И чего им дома не сидится?
Я нашел местечко, устроился, ноги вытянул. И меня тоже сморило в духоте, развезло. Глаза слипались, я только и успел подумать, как бы мне поезд не проворонить, и начался сон.
Как будто я сидел в ресторане и ждал, когда мне принесут заказ. За столом были еще трое, какие-то незнакомцы. Они уже ели. Наворачивали. Пельмени. Я смотрел-смотрел и от голодной слабости сполз на пол. И вдруг понял, что лежу в поле убитый.
Старуха подходит, наклоняется надо мной. Ее дыхание мне противно, но я не могу отвернуться, я умер. Костлявой рукой она шарит по мне, забирается в карман. Копошится, копошится в кармане сухими твердыми пальцами. Мне щекотно, смешно, я прихожу в себя.
Надо мной не старуха, а парень, его быстрые пальцы шарят во внутреннем кармане моей куртки. Я пытаюсь схватить его за запястье, но парень ловчее, он выхватывает мой бумажник и летит к выходу. Я бегу следом, на перрон.
Я вот-вот его настигну,