выше.
– Поэтому-то ты порвала со мной: у меня нет титула. Мой отец был всего лишь купцом. Вино, как я тебе уже говорил, было нашим семейным делом.
– Которое теперь продано, Билл, а твой отец ушел на пенсию. Это меня мало привлекает.
– После его смерти все достанется мне.
– Тебе достанутся вставные зубы и парик, а я к тому времени совсем облысею. Я хочу жить сейчас, а не дожидаться чего-то в будущем.
– А любовь?
– Я буду любить тебя всю жизнь. Любовь не продается.
– Значит, после Крипплгейта я смогу получить свою долю? Какую табличку ты повесишь на свою дверь? «Старым друзьям – за четверть цены»? «В цену входит музыкальное сопровождение»?
– Я собираюсь разослать по всем клубам карточки. «Госпожа Кларк. На дому. Все дни, кроме вторников. Вторники зарезервированы за господином Вильямом Даулером».
Она опять его поцеловала, пытаясь показать, что она пошутила. Но она не шутила, и она знала, что он понял это. Где-то рядом ее ждали «лучшие дни», блеск, великолепие, сказочное сумасбродство, о которых она в детстве рассказывала Чарли. Она делала вид, будто насмехается над всем этим, будто ей доставляет удовольствие потешаться над поклонниками, но в глубине души она была польщена их вниманием и благодарна им. Билл Даулер никогда не угощал ее шампанским за завтраком, не дарил ей розы в полночь или бриллианты на рассвете. А все Возничие делали это с неповторимой пышностью, и ей нравилось кутаться в меха: это так сильно отдаляло ее от Баулинг-Инн-Элли.
Конечно, она будет любить Билла всю жизнь, здесь нет никаких сомнений. Но о домике в Аксбридже и речи быть не может. Она обладает вполне развитым вкусом, ее амбиции сильно возросли – к черту эмоции. Эмоции – дело прошлого, кроме тех мгновений, когда светит луна или когда кто-нибудь распаляет ее воображение в три часа ночи.
Новая жизнь была легка. Никаких забот и беспокойств. Она преодолела последствия сокрушительного удара, нанесенного ее гордости, поэтому следующий шаг не составлял для нее особого труда. Мужчины были откровенны, прямолинейны и благодарны за самую малость, но почти всегда навеселе. После девяти лет с Джозефом это совершенно не волновало ее: пара неловких попыток обнять ее – и вот с подушки уже доносится храп. Храп лорда раздражает меньше, чем храп каменщика, к тому же лорд всегда щедр на подарки, что значительно повышает его шансы: она всегда выбирала тех, кого хотела. Она никогда не сидела в ожидании, надеясь, что заедут посетители. Два десятка карточек на зеркале, и все ждут встречи с ней – так посмотрим, кто больше предложит. Все очень просто.
Ответ на письмо викария был краток.
Ни я, ни дети больше никогда не вернемся к Джозефу. Прошу Вас, объясните ему это. Как бы он ни пытался разыскать нас, ему это не удастся. Благодарю Вас за то, что Вы сделали, но забудьте о нас. Искренне Ваша М.-Э. К.
То был последний в ее жизни конверт, который она заклеивала самым обычным способом: придавив сургуч пальцем. На бумаге не было ни вензелей, ни обратного адреса, стояла только дата: 1802.
В следующий раз, когда ей пришлось писать письмо – не викарию, а своим друзьям, – на бумаге уже была надпись: «Тэвесток-Плейс», а сургуч она придавливала не пальцем, а печатью, на которой был выгравирован купидон, едущий на осле.
Часть вторая
Глава 1
Белая парадная дверь с молотком в виде женской головки с одним приоткрытым глазом, начищенные до блеска ступени, нарядные оконные рамы. «Откуда у нее все это?» – задавал себе вопрос незнакомец. Но для посвященных никакого секрета не было. Он постучал в дверь и дернул за шнурок. Дверь открылась.
– Госпожа Кларк дома?
Громкие голоса указывали на то, что она дома. Это же подтверждали шинели, коричневые трости из ротанга, треуголки, небрежно брошенные на столик, и пара шляп с лихо загнутыми полями. На полу в холле, положив морду на лапы, лежал бульдог и время от времени рычал. Рядом с ним стояла пара галош, шпага на перевязи. Много гостей, главным образом мужчины.
Юноша, открывший дверь, являлся, по всей видимости, лакеем. Однако же он был без ливреи, и его лицо показалось знакомым.
– Я тебя где-то уже видел? – осведомился незнакомец.
– Да, сэр. Я жил у капитана Саттона. Он прислал меня прислуживать госпоже Кларк.
Так вот в чем дело. Незнакомец положил свою трость. Этот юноша всегда считался законным сыном Саттона. Оказывается, они ошибались. Да, ловко Саттон от него избавился, сделав лакеем в этом доме.
– Прошу вас, поднимайтесь, сэр, и представьте себя сами.
Как его и предупреждали, здесь все попросту: вон как скачут и весело хохочут. И дети с ними. Все сделано для того, чтобы клиент почувствовал себя свободно или чтобы ввести в заблуждение неискушенных. Он поднялся по лестнице и открыл дверь малой гостиной. К нему подошла пожилая дама, худая и нервная, и протянула костлявую руку.
– Меня зовут госпожа Фаркуар. Будьте как дома. Моя дочь еще не вернулась из Рэмсгейта.
Застенчивая девушка лет шестнадцати предложила ему вина и печенья. Он поблагодарил ее, и она, зардевшись до корней волос, удалилась.
– Изабель, может быть, джентльмен предпочитает портвейн, а не херес.
– Нет, мадам, уверяю вас, херес великолепный.
Громкий шум в комнате мешал разговаривать. Пожилая дама очень волновалась. Если бы он не знал, где находится, то решил бы, что ошибся адресом. Дети возились на полу, забирались на диваны, карабкались на спинки кресел; владельцы треуголок и шляп (некоторых он знал в лицо, этих молодых повес Сент-Джеймса) тоже принимали участие в детских играх: катали детей на спине, подбрасывали вверх – все это создавало атмосферу семейного уюта, что крайне забавляло этого проницательного гостя.
Он подумал о старом Тейлоре и о его записке, которую однажды поздно вечером принесли с Бонд-стрит: «Уверяю вас, она именно то, что вам требуется. Обязательно зайдите к ней. Мы с вами сможем подготовить ее для известного вам лица».
Внезапно все забеспокоились. Началась суматоха. Дети ринулись к двери, а молодые люди столпились в кучу. В шуме и гаме послышался довольно мелодичный смех и голос, пробуждающий интерес:
– Дорогие, вы меня задушите… Джордж, у тебя грязные руки. С углем можешь возиться только в подвале, но никак не на верху. Эллен, надо заштопать твои штанишки, беги к Марте… Мама, ты не поверишь: на дорогу из Рэмсгейта ушло целых пять часов. Две лошади захромали. Я чуть не убила