литература.
Судьба Рощина, к примеру, согласно замыслу А.Н. Толстого, раскрылась
на экране как судьба многих представителей его класса, тех, что трагиче
ски преодолев боль утраты родины, такой, какой она им представлялась
прежде, ценой крови, «безвестных и молчаливых мук» открыли ее заново,
рождающуюся для счастья и добра. Человек и родина, человек и история,
человек и народ - только так может быть выявлена до конца духовная
правда о персонаже.
Каренин, Рощин, Грацианский дали возможность Гриценко рассказать
о судьбах людей, ясно представляя себе их прошлое и будущее, станов
ление их взглядов на жизнь, развитие их чувств, дать углубленное иссле
дование человеческих биографий, мыслей, чувств, социальных, историче
ских, психологических условий существования характеров...
Вахтанговцев всегда манило кино.
Так было и в двадцатые - тридцатые годы, когда в кинематограф приш
ли Б. Щукин, Р. Симонов и другие. Так и сейчас: трудно назвать сколько-
нибудь значительную картину, в которой бы не снимался хотя бы один
вахтанговец. М. Ульянов, Ю. Яковлев, В. Этуш, Ю. Борисова - вот не
сколько из многих имен.
Вахтанговцы принесли на экран великолепное актерское мастерство
и любовь к театру. В мастерстве вахтанговцев не только вкус к разным
жанрам, чуткость к стилю, но и понимание того, какой выразительной
и воздействующей силой обладают гротеск, эксцентрика, буффонада.
В основе мастерства вахтанговцев - свобода, легкость во владении мно
гими художественными средствами, приемами. Цель этого мастерства -
искусство страстной идейности, убежденность в том, что «с художника
спросится» за все, что сделано им. Не «предавая» театр, вахтанговцы
почти неизменно остаются в той или иной мере «театральными» на экра
не, не нарушая при этом законов киноискусства.
В этом секрет их мастерства, источник оригинальности и художествен
ной убедительности.
Впрочем, вахтанговцы разумно и интересно дополняют друг дру
га в кино, как будто сознательно разделяя между собой основные черты
стиля любимого театра. М. Ульянов более других узнаваем, в его героях
часто живет частица личности самого исполнителя. В. Этуш озорно де
монстрирует на экране щедрость комедийных средств, сохраняя наивную
серьезность в абсолютно нелепых, буффонных ситуациях. Ю. Яковлев из
ящно и элегантно переходит от одного жанра в другой, знакомя зрителей
то с романтическими, то с лирическими, то с сатирическими характерами.
Творческий диапазон Гриценко в кино еще шире: по-вахтанговски смело,
парадоксально изображает он противоположные крайности человеческих
эмоций, исканий мысли, поворотов судьбы.
Можно даже сказать, что Гриценко - самый «вахтанговец» в кино.
Его связь с театром неприкрыта и откровенна, его склонность к художе
ственному преувеличению очевидна. Он не боится показаться слишком
смешным или слишком драматичным, потому что более всего ненавидит
невыразительность и бесцветность, отрицая искусство бесформенное
и бессодержательное.
Если говорить о том главном, что принесли в кино вахтанговцы - сна
чала непосредственные ученики Вахтангова, затем ученики его учеников -
то это именно страстность в отстаивании искусства высоких идей и ярких
художественных форм.
«Ну что же тут спорного? - возразят мне. - Кто станет отрицать важ
ность идейного, яркого искусства, зрелого профессионализма в актер
ском творчестве?» Теоретически - никто.
И в то же время несомненно, что вопрос о высоком мастерстве, о зре
лом, уверенном профессионализме - вопрос из вопросов нынешнего
актерского дела, и не все здесь до конца ясно, не во всем достигнуто
единство теории и практики.
Анна Образцова
Загадка Тартальи
В «Принцессе Турандот» Тарталья Гриценко загадывал загадку о коте,
самую бесхитростную загадку спектакля. А мне всегда казалось, что этот
Тарталья совсем не прост, и сам являет собой не простую загадку.
Вне сцены я видел Николая Олимпиевича всего лишь один раз, перед
служебным подъездом, когда, совсем молодым и никому неизвестным
студентом, пришел в театр по каким-то делам и не знал, к кому обратить
ся. Заметив мою растерянность, стройный хорошо одетый актер (а это
был он) подошел ко мне и предложил помощь. Больше я с ним не встре
чался, но этот эпизод в памяти сохранил. Насколько я понимаю, он всег
да был готов кому-то помочь, перед входом в театр имени Вахтангова,
может быть, вспоминал и свою молодость, свое растерянное появление
в Москве, свой приезд из далекой Украины. Такие воспоминания не ис
чезают. И хотя актерская карьера Николая Гриценко в Москве сложилась
на редкость удачно, он стал любимцем и зрителей, и труппы, и ее власт
ного лидера Рубена Николаевича Симонова; и хотя много лет он поражал
своим уверенным мастерством - абсолютного и какого-то радостного
перевоплощения (то в пьяного самодура купца, то в царского чиновника
высокого ранга, то в классического русского интеллигента), - все равно,
где-то в глубоком подтексте его блестящей игры таился до конца непрео
доленный страх, скрывалось чувство ненадежности, а может быть и неу
веренности в том, что он делал. В этом смысле Гриценко был законченным
толстовским персонажем. Ему нужны были моральные оправдания игры.
Хотя об этом мало кто догадывался, как можно судить по воспоминаниям
друзей и коллег, на эту тему не распространялся.
В нем видели актера-ребенка.
Да он и любил играть ребячливых персонажей. Как уже сказано его по
стоянная маска - Тарталья в «Принцессе Турандот», сама мягкость, само
простодушие, сама наивность. И в других ролях тоже Тарталья, даже если
это недоумки, придурки, даже если это агрессивная дурь. Даже если это
совсем другая личность в том же ряду, одна из самых возвышенных лич
ностей в русской, да и в мировой литературе - князь Мышкин, ославлен
ный «Идиот», полный доброты и христианского чувства.
Выдающимся художественным достижением это не стало: после спек
такля БДТ и Смоктуновского-Мышкина, спектакль вахтанговцев и роль
Гриценко не показались открытием, новым - и долгожданным - словом
в истории нашего театра. Тем более что Гриценко, особенно на первых по
рах слишком педалировал тему болезни - так было легче, здесь было что
186
играть, было на что опираться. Но все равно в актерской жизни Гриценко
роль Мышкина не случайность, а тем более - не эпизод, актер играл ее му
чительно и долго, он открывал в ней себя, а в себе - и мышкинскую до
броту, и мышкинское злополучие, и мышкинское благородство. И самое
главное — мышкинский не озлобленный ум. А потом сыграл уже не в теа
тре, а в телевизионном сериале ум озлобленный, лишенный каких бы то
ни было иллюзий.
Понятно, что речь идет о небольшом эпизоде, в одной из последних
серий «Семнадцати мгновений весны», где Гриценко сыграл прусского
генерала аристократа. Сыграл, как обычно, с полной захватывающей до
стоверностью, как будто сам происходил из прусской офицерской среды,
сыграл принадлежность к старинной касте. И рядом с ним и Штирлиц-
Тихонов казался простолюдином, и появившийся в следующих эпизодах
Шеленберг-Табаков, а тем более Мюллер-Броневой, да и другие предста
вители интеллектуальной элиты Третьего Рейха. Все тут дьявольски умны,
но думают только о том, как уцелеть, спастись, уйти от возмездия, обма
нуть судьбу, все на что-то рассчитывают, прикидывают какие-то призрач
ные шансы. И лишь один генерал едет на встречу судьбе, повинуясь сол
датскому долгу, и ни на что не надеясь. В глазах боль, в словах презрение
к шайке игроков, которым вынужден был служить и которым глупый на
род поверил. И общее впечатление - совсем не дьявольского, но и не обы
вательского, а человеческого ума в момент высшей трезвости, высшей
честности, и перед неминуемым Ответом.
Таким было последнее экранное появление простодушного Тартальи,
тоже не до конца выполнившего свой актерский долг - веселить, радовать,
смешить, а в нужный момент не побояться высказать горькую правду.