Еще в Донецке, знаете, действительно развели бюрократию, на все разрешение начальства нужно. А вот в Новоазовске главврач больницы, которая вынуждена работать на оба района, поскольку в соседнем райцентре больницу разбомбили, спокойно рассказывает, что горючки нет, чтобы больных объезжать, и что хроники даже самых минимальных лекарств не получают, ну какие лекарства, когда бинтов не хватает. Еще недоедание. На фоне всего этого смертность вырастает в два раза.
Подумайте просто о том, что даже без войны и ранений вдруг умерло в два раза больше людей.
А врач, вот удивительные вещи порой совмещаются, он, с одной стороны, за республику, а с другой — признает, что до ее прихода в августе 2014-го такого не было.
Сейчас где-то в городе снова «бахает», одни говорят, у ж/д вокзала взрывается, другие, что больница горит.
Утром мы проедем по этим местам, и снова ко всему за 8 месяцев привыкшие медики будут грузить посеревшее тело в машину. Человек этот не увидит ни смешных коубов, ни карикатур, а я перед сном буду в 78-й или 124-й, наверное, раз надеяться, что люди в костюмах в своем Минске все же о чем-то договорятся.
14 февраля 2015
Пока не прилетело, я вообще собирал фразы для себя, в блокнот, может, для поста в Facebook. Но вот был солнечный день, а потом «прилетело».
В хорошую, а главное, тихую погоду влюбленные парочки, родители с детьми, пенсионеры выходят на прогулку на набережную Кальмиуса в центре Донецка. Если идти в этот момент по набережной, то по обрывкам разговоров можно получить представление о настроениях в городе:
— В воскресенье вроде бы должны прекратить стрелять, но никто в это не верит.
— Позавчера еще в три ночи что-то перебило, и с тех пор нет электричества.
— Говорят, если перемирие получится, цены вернутся на довоенный уровень.
— Вчера народных депутатов показывали, только я никак не пойму, что это за особый статус, который нам киевские предлагают.
В нескольких километрах от набережной отстреливается «Град», минут через десять туда наносится ответный удар, еще спустя десять минут по улице, завывая, проносится колонна из четырех карет «скорой». Какой-то ребенок начинает плакать. Прохожие либо привыкли, либо делают вид, что ничего не случилось. Но людей с детьми сразу становится ощутимо меньше.
Ну и расскажу, наверное. Однажды я сломал ногу лет в 10 и, не сглазить бы, это пока моя самая сложная травма. Так что тут психологическая какая-то внутренняя реакция: если в голову осколок, то сразу с большой долей вероятности до свидания, а вот за ноги иногда очень боюсь. Это на много лет история, тем более что для ног бронежилетов пока не придумано. И вот сломанная тогда нога начинает каждый раз в тревоге зудеть.
Потом стреляет что-то рядом, мы со стремительным «блядь» уезжаем, а уже в спокойном центре Донецка я начинаю думать о том, что потери многие считают по погибшим — мозг на асфальте, а сколько безногих и безруких останется. И как они потом жить будут.
Уже в кафе я вижу вечерние новости, где умные люди, политологи, объясняют, что к чему, да почему это правильно, и думаю, что кто бы с кем ни воевал, у меня не получится агитировать ни за тех, ни за этих, а на этой войне — тем более. Журналист вообще, мне кажется, может занимать только антивоенную позицию, либо максимально отстраненную, но это если воюют где-то в Антарктиде. Ну, либо я дурак и та самая нога не позволяет мне чего-то очень мудреного понять.
19 февраля 2015
20-летний Миша родился в Екатеринбурге, 21-летний Леша — в Моздоке, Артему 22 года, он из Славянска-на-Кубани, а Диме — 23, он из Владикавказа. А еще ребята из Читы, Норильска, Улан-Удэ.
Всех их на первый взгляд ничто не объединяет. Но общее все же есть — город N, войсковая часть *****, N-ская отдельная мотострелковая бригада.
До недавнего времени все они проходили там контрактную службу. Еще в декабре и январе вешали в профайлах социальных сетей совместные фотографии из части, минувшим летом — с учений рядом с БТР. А еще — в красивой форме перед зеркалом.
Но две-три недели назад все изменилось, и вот уже двое сослуживцев без знаков отличия обнимаются на одной из площадей Горловки, другой в той же социальной сети размещает фотографию, где трое молодых ребят сидят на броне где-то на дороге на Дебальцево. Третий — кадр с застрявшим в окопе дээнэровским танком — главной достопримечательностью на въезде в разрушенный Углегорск.
На войну они попали уже после 20 января, когда в Донбассе возобновились активные боевые действия. Тут они вроде как в бессрочной командировке. Командиры были не против, наоборот, порыв они приветствовали, рассказав, почему именно сейчас и именно в эти места надо поехать родину защищать.
Уходили они в Донбасс не подразделением, а группами по три человека — экипаж боевой машины. Теперь, оказавшись без связи, они у меня интересуются судьбой своих друзей, спрашивают, живы ли они. На месте их также распределили в разные, уже сформированные подразделения армии ДНР.
Логика военных действий в последние месяцы достаточно проста: на выполнение боевых заданий со стороны то ли самопровозглашенных республик, то ли «отдельных районов Донецкой и Луганской области» (как написано в Минском соглашении) выезжают те, кто действительно умеет воевать. Они решают поставленную задачу и отходят, а в занятый ими населенный пункт, в комендатуры и на блокпосты встречать журналистов заступают уже местные ополченцы, с готовностью рассказывающие о своем шахтерском прошлом. В какой-то момент можно и правда решить, что на войну с «хунтой» поднялись исключительно местные, но потом кто-то проговаривается:
— За тем терриконом буряты стоят.
— А что за буряты?
— Ну… Донбасские индейцы.
Все улыбаются, все всё понимают. В последние дни перед окончательным штурмом Дебальцево, чтобы лишний раз не светить «бурятов», журналистам постарались максимально закрыть въезд в Углегорск, откуда развивалось наступление внутрь котла. Спустя пару дней после штурма, когда Дебальцево окончательно «зачистят», на блокпосты выставят шахтеров, а журналистам снова будет открыта дорога.
Про стратегическое значение Дебальцево в последние дни было сказано много — это и прямая дорога, связывающая Донецк с Луганском, и крупнейший железнодорожный узел, и важная с артиллерийской точки зрения высота. Про то, сколько сот человек с обеих сторон погибло за время растянувшегося почти на месяц штурма, мы узнаем не скоро.
После взятия Дебальцево линия фронта в очередной раз «выровнялась». Не исключено, что достигнутое в Минске соглашение о перемирии теперь будет местами выполняться, огонь прекратится совсем или хотя бы чуть стихнет на месяц или два, пока кому-то не придет в голову, что самопровозглашенные республики не могут дальше жить без Мариуполя, Артемовска или Лисичанска. Тогда в воинских частях по всей большой стране вновь активизируются «политруки» с рассказами о том, как важно помочь свободолюбивому Донбассу от агрессии Запада. Никакой принудиловки — только добровольцы.
И Миша, и Леша, и Артем, и Дима перед отъездом подписали рапорты об увольнении. Если кому-то из этих ребят при штурме Дебальцево очень сильно не повезло, то не повезло добровольцу, который к моменту своей смерти к той войсковой части и той бригаде точно не имеет никакого отношения.
И напоминает все это гражданскую войну в Испании. Добровольцы из СССР ехали туда с «нансеновскими паспортами» или документами одной из европейских стран. Добираться было сложней, да и псевдонимы были совсем другие: будущий маршал СССР Родион Малиновский был не Моторолой, а полковником — «колонель Малино».
Военный советник Ян Берзин мог погибнуть под именем генерала Доницетти, но в итоге был расстрелян в 1938 на полигоне «Коммунарка».
Илья Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» вспоминал: «В 1943 году на КП возле Гомеля я увидел командующего армией генерала Батова. Мы говорили о предстоящем наступлении. Вдруг кто-то крикнул: «Фриц!» — показались вражеские самолеты. А генерал и я смеялись: в Испании наши военные советники носили различные имена — Валуа, Лоти, Молино, Гришин, Григорович, Дуглас, Николас, Вольтер, Ксанти, Петрович. Павлу Ивановичу Батову почему-то досталась фамилия Фриц».
— Вас отправляли на учения в Ростовскую область или прямо сказали, что едем воевать на Украину?
— Сразу сказали. Сам видишь, что эти твари делают, все сюда просились. Я в армии служу не для того, чтобы учиться шить и копать.
— А «командировка» надолго или бессрочная, пока не отзовут?
— Пока сами не уедем. Я хочу либо до конца войны, либо до последнего вздоха воевать.
— А тебе самому это зачем? — спросил я одного из них.
— Нам объяснили, что мы поможем остановить тут войну, — был мне ответ.