небу темная орда будто бы по приказу самого владыки теней: поглощать любой свет, особенно, исходивший от жизни. Но темнота еще была далеко, и у нас было время немного посиять друг ради друга.
Я выпучил пока еще целые губы, а Бояна ухватилась за них. Она старалась как можно меньше причинить мне боли, по крайней мере на данный момент. Небесных светил было много, и в такой дали от городского освещения с одной стороны и беспросветной тьмы с другой, они сверкали ярче факела. Меня нахлынула эйфория, которая согревает кольчугу с внутренней стороны. Так бывает, когда перед смертельной битвой видишь самый красивый закат в своей жизни, самое яркое почти что огненное небо, и самую красивую, самую милую и самую грустную девушку за все бесчисленные времена. Настоящее чудо над нашими головами в любое другое время могло бы стать свидетелем романтического свидания, но острый предмет под моим носом развеял все мечты. Существуют мечты, которые не сбываются вопреки заученным с детства сказок, но от этого мечты не становятся менее прекрасными.
Бояна старалась минимизировать боль, даже не подозревая, что физическая составляющая меня не пугает по сравнению с тем, как мучается сердце. Впервые я по-настоящему ощутил любовь. Оказывается, это обжигающее чувство. Оно как зараза порождает жар по всему телу. Организм будто бы пытается бороться против нее. Никакой вакцины. Никакого лечения. И никакого спасения. Против той одной металлической иглы в губах, в сердце впилось миллион таких же незримых, и никто не пытался нежными женскими руками сделать процесс менее болезненным. Я был без ума от ее глаз. Они будто бы копии того бесконечного пространства, в котором заточен весь мир. Сколько же обезумевших космонавтов безнадежно застряли в таком глубинном космосе. И даже если на горизонте вечности появится вполне респектабельный шанс прекратить все это, я добровольно откажусь от спасения. Я пленен твоим дыханием из лепестков только что отрывшихся цветов; твоей кожей, мягкой и шелковистой, как руки матери, бережно сжимающие ладошки младенца; наконец твоими алыми губами, сложенными в грустную ухмылку, соприкоснуться с которыми я желаю больше, чем жить.
– Ну вот и все, – пока я тонул во Вселенной, Бояна уже закончила.
– Спасибо, – так глупо звучавшее с закрытым ртом отозвалось болью.
– Болит?
– М-м-м…
Бояна приблизилась ко мне вплотную и прикоснулась губами к зашитому рту.
– А теперь?
Я готов был разорвать нити, лишь бы вкусить саму жизнь в полной мере. Целый мир затрясся и непременно рухнул бы, не будь хлипкой подпорки в образе здравого смысла. Ее игривый взгляд затронул низменные частицы души, где в вечном котле варятся похоть и страсть. Но вместе с ними свою мелодию играли и более возвышенные чувства, те, что кипят в груди, те, что невозможно потушить, опираясь на здравый смысл и логику.
– Знаешь, Данил, я хотела бы с тобой объясниться: ради чего мы идем на все это, точнее ради кого? – она как будто уговаривала меня сделать шаг с крыши небоскреба без парашюта, – у нас был человек, способный рискнуть многим, даже самым дорогим, – я уже занес ногу над пустотой.
– Пафосно будет звучать, но он был двойным шпионом, работал под прикрытием, и не так давно его накрыли. Изверги наказали его! Сделали так, что он больше не смог бороться. Они сломали его. И теперь моя задача… – Она положила руку мне на грудь, – наша задача – ответить за него. Проникнуть в логово и найти, чем ударить…
Я был уверен, что загадками мы все еще говорим о Джоне, но слишком увлекшись бескрайним космосом, я перестал проникать в суть вещей. Мы спасали того, кого все еще можно было спасти. Мне так казалось раньше…
– Ладно, видимо нам нужно плыть, – прозвучал призыв к возвращению в матрицу.
На берегу, куда мы прибыли по наводке Карлоты, помимо факела стояла одинокая лодка. Мы восприняли это как знак, тем более что тучи сгущались, и тьма пробиралась все ближе и ближе к нам. Мы с Бояной сели в абсолютно черное судно и немного отплыли, чтобы дать воле течения подхватить нас. Когда мелкие волны принялись во всю хлестать по бортам, я взял в руки жёлтый широкий скотч. Бояна подбодрила меня подмигиванием и накинула на себя плащ. Я последовал ее примеру и тоже покрылся полотном самой ночи. Маски уже были на нас. Мы были готовы. Так мы просидели около часа в полной тишине, но с бушующими стихиями внутри. Меня разрывало любопытство в отличие от девушки, чьи познания в области страха были глубже. А Бояну разрывал ужас в отличие о меня, чье незнание в области предстоящего нагоняло страх.
Так же неожиданно, как поцелуй, осветивший сердце, вдали зародился свет. Но это был холодный свет. Его четкие границы как лезвие разрезали материю тьмы. Он скользнул по морской глади и рассыпался на десятки мелких лучей. Как во время войны прожектора искали в покрове ночи своих жертв, так и сейчас я побоялся, что нас засекут и примут меры подобающее военному времени. Только когда свет приблизился вплотную и сомнений, что он идет прямо к нам не осталось, я решил посмотреть, куда расплескались его собратья. То, что я увидел, чуть не послужило разрыву шва на губах. Так сильно я желал кричать. Но весь крик утонул внутри меня. Сердце резко бросилось в спринт от легкого волнения до инфаркта. От увиденного мурашки, как те самые мелкие лучики, врассыпную кинулись по всей поверхности тела.
Десятки таких же дешевых лодок стояли рядом с нами, и еще десятки спрятаны за границей луча. Гробовая тишина, которая, казалось, была единственной спутницей, вовсе не свидетельствует о полном отсутствии кого-либо рядом. Но столько людей?! Многие армии мира позавидовали бы такой дисциплине, вестнице безмолвной покорности. Тот, кто не имеет собственного слова, обречен служить чужим проповедям.
Лодка с источником света подошла встык борт к борту. На ней было два человека в черных смокингах и в масках животных. На том, что держал большой корабельный прожектор имел лицо рыси, а другой, кто сидел за штурвалом – получил от нас оплату в размере одного шекеля. У него была морда морской свинки.
В полном молчании мы добрались до деревянного пирса. Меня удивила слаженная работа этих ребят. Весь алгоритм рассчитан до таких мелочей, что никому не приходилось стоять в очереди. Мне показалось, что даже за штурвалом человек–зверь идеально подобрал скорость для поддержания высокой степени пунктуальности. Излишнее внимание к точности обычно обосновано важностью события или же страхом перед наказанием. И что-то