нас разделили. Будто все произошло вчера, а на сегодняшний день он резко постарел, поседел. Время исчислялось лишь по отражению в зеркале, а так, душой, сердцем или еще чем, я не чувствовал этого разрыва.
– Слушай, а ты не думал поработать на него? – спросил я. – Сам бы сэкономил десятку, и я не остался бы тебе должен.
– Нет, брат, об этом не может быть и речи. Ты мне сам сказал, что эта скотина киллеров в рабство берет. Может он и платит хорошо, но мне своя свобода важнее. Чтобы какой-нибудь дятел пальцы гнул и указывал как мне жить – увольте. У меня семья, я не могу так рисковать.
– А сколько дочке?
– Пять годиков, – Джерри расплылся в улыбке.
Я сложил все деньги в рюкзак, перед этим мы вместе несколько раз пересчитали. Все. Ровно двадцать штук. И на моем счету осталось восемьсот семьдесят тысяч.
27 апреля, понедельник
Прошла неделя. Целую неделю меня не было в университете. Об истинной причине знала лишь Вика, о «болезни» знала Тася, если она кому бы и сказала, то ничего страшного. На самой первой паре перед кабинетом английского она ко мне подошла и спросила о самочувствии. Сказал, что все в порядке. Староста тихо осведомилась о ситуации, я так же шепотом успокоил ее, что все в порядке, завтра поставлю точку в этом деле. И передал ей легенду о моей болезни, якобы лечился дома, врача не вызывал, справки нет. Ну это так, на всякий случай, а то вдруг преподаватели будут интересоваться. Она же для всех придумала историю, как они с Русланом неудачно покатались в выходные на коньках в местном торговом центре. Убедила меня, что все поверили. Все – те, кто спрашивал Вику о ее синяках и перевязанной руке, где была зашита не совсем глубокая рана. Хотя, зная Руслана, все кивали головой в знак понимания и сочувствия. В принципе, легенда имела все шансы на существование. Руслан, падая, сломал руку и ударился головой о лед, отчего сотрясение, а Вика плохо катается на коньках, что действительно правда, она даже стоит весьма неуверенно. Значит, катается она плохо – отсюда и синяки, а забинтованная рука – лезвием конька распороло кожу. Логично.
Но Егор так ко мне и не подошел. За неделю ни одного звонка. Буду честен и откровенен: позвонив он мне, я и трубку бы не взял, потому что голова была забита совершенно иным. Но сам факт его безучастия меня обижал и раздражал. По слухам, он был в курсе, что я больной дома лежу, Егор не позвонил, не спросил о моем самочувствии, может мне нужны лекарства или еда. Не перезвонил и не уточнил, а зачем мне понадобились деньги, если я их аж у него спрашивал. И сегодня ничего. Он заговорил со мной лишь на третьей паре, когда нас разделили на подгруппы, раздали тексты и попросили проанализировать.
Мое помешательство на том, что Егор мог на меня обидеться из-за случайно узнанной информации, что у меня с Тасей был секс, смешалось с гневом и разочарованием в друге. Я не понимал из-за чего ко мне такое отношение. Я впервые разозлился на него по-настоящему. Сидел полтора часа и стискивал зубы, убеждая себя, что сломанный нос Егора ничего не решит и нет гарантии, что мне станет легче.
Отсутствие Маши тогда его взбудоражило, у каждого встречного‐поперечного спрашивал, не знает ли кто, где Маша, почему она не появляется в университете. А недельное отсутствие друга его нисколько не задело. Почему ему в голову не пришла ужасающая мысль, что я попал в беду, звонил ему, просил денег, тем самым помощь, но не дождался. Мне никто не помог и все. Мало ли, что могло со мной случиться. А он не подумал, что было бы неплохой идеей позвонить и спросить о моих делах. Да если все так оставить, почему не подошел ко мне в университете и не заговорил сразу. Не обрадовался, что я жив‐здоров.
Мой гнев и непонимание перерастают в обиду. Возможно, в необоснованную. Но я знаю точно, что так друзья не поступают.
Стоит остыть и поговорить с ним, выяснить все, потому что для меня важна ясность, и так много времени потратил на всякие домыслы.
28 апреля, вторник
Сейчас правда уже среда – четверть второго часа ночи, – но датирую эту запись вчерашним числом, ибо писать буду о событиях, произошедших во вторник.
Собственно, пришло время отдать деньги своему бывшему заказчику. Никогда не думал, что именно так когда-либо буду строить предложения. Я отдал деньги заказчику. Я. Отдал. Заказчику.
Ай, ладно.
И да, Джерри был прав, он не ожидал, что я принесу деньги, был уверен, что буду падать в ноги, просить прощение за грубость и упрямство, умолять, чтобы меня взяли на службу. Его лицо надо было видеть, когда я расстегнул рюкзак и показал ему содержимое. На всю оставшуюся жизнь запомню. Этот гад еще и пересчитал. Удивился. Похвалил, поблагодарил и отпустил. Правда имел наглость поинтересоваться, сколько у меня осталось; я не стал врать – восемьсот семьдесят тысяч. Тот мерзко ухмыльнулся. На этом мы и распрощались.
Вернулся домой, помылся, вкусно поел; чувствую себя человеком. Свободным человеком.
Это довольно необычное чувство, ибо к нему я стремился всю жизнь и до сих пор не понимал, что оно значит. Возможно и сейчас не совсем понимаю значение этого слова – свобода.
Однако чувствую себя свободным.
Наверняка это как‐то связано с моим решением завязать с работой киллера. Чем я могу и буду заниматься теперь – пока не знаю. Но стоит уже задуматься.
30 апреля, четверг
На остановке, уже после пар, ко мне подошла Маша. Мы давно не общались, что, кстати, она и подметила. Предложила прогуляться. Как ей можно отказать?
Она была в таком хорошем расположении духа, что часть ее настроения передалась мне. Изменилась, теперь улыбается. Мне почему‐то от этого стало чуточку спокойнее. Хотя почему? Я не снимаю с себя вину. Но теперь мне не так неловко рядом с ней.
– Даже мне не скажешь, что с твоей машиной?
– А как ты думаешь?
– Я предпочитаю не гадать.
– Ее больше нет.
– Ясно. Значит она не в ремонте. И что, теперь ты как все простые смертные ездишь на транспорте. Как ощущения?
– Знаешь, Маш, не чем тут восхищаться. Чувствую уже потребность в новой машине. И так же чувствую, что разобьюсь в лепешку, но решу это проблему.
– Повезет кому‐то с тобой, – она сделала паузу. Зачем? Не знаю. Обычно в таких диалогах после подобной фразы следует реплика в духе: «Ты о чем?», «Что ты имеешь в виду?», «Я тебя не понимаю». Но у нас закон – никаких вопросов. – Я о том, – продолжила она, – что