ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. Письмо в Афины
В ту минуту, когда задыхающийся от ярости Филагр обрекал на мучительную смерть ослушавшихся его рабов, Луций Пропорций страдал от бессоницы в одной из многочисленных комнат дворца Эвдема. Досаждали ему комары, духота, навязчивые мысли о бесплодности долгого пребывания в Пергаме. И если веки смыкала непреодолимая тяжесть, то короткие сны, один другого нелепее и жутче, заставляли его вскидывать голову и испуганно пялиться на темные силуэты стола, сундуков, канделябров, а потом снова думать о своих неудачах в этом городе, отгонять от лица назойливых комаров и вновь проваливаться в короткое омутное забытье.
Снился ему Квинт в сенаторской тунике и рабском ошейнике с его, Луция, клеймом «Верни беглого раба Луцию Пропорцию»". Брат, широко разведя руки для объятий, радостно бежал к нему навстречу, но никак не мог добежать... Снился почему-то безногий кредитор Тит и неведомый ему Аристоник. Смуглый, поджарый, чем-то похожий на Демарха, брат Аттала плавил в ковше над светильником его золотые и с мстительной усмешкой обещал:
— Вот уж я напою сейчас тебя, господин! Вот уж напою вволю...
Окончательно очнулся Луций от легкого стука в дверь. Прищурившись, различил на пороге освещенную коридорным светом фигуру Эвдема. Увидев, что канделябры погашены, а римлянин лежит в постели, хозяин дворца нерешительно потоптался и уже хотел уйти, как Луций ворчливым голосом остановил его.
— Я не сплю, Эвдем! — сказал он и пожаловался: — Будь прокляты эти пергамские ночи. Клянусь вашей любимой Никой, я уже забыл, когда спал больше одного часа!
Эвдем прошел в комнату, не спеша, зажег светильник в углу. Понимающе кивнул.
—Я тоже не помню, когда последний раз высыпался по-человечески. Служба, Гней, служба! Вот и сейчас не меньше пяти агентов дожидаются в моей приемной. И каждого выслушай, каждому втолкуй новый приказ, а там, глядишь, новые подоспеют!
—Так гони их прочь! — посоветовал Пропорций. — Ведь ты, как я понимаю, уже давно не на службе у Аттала!
—Но и ты тоже выполнил свою миссию в Пергаме, отправив год назад оливковое масло в Рим! — чуть приметно усмехнулся Эвдем, бросая внимательный взгляд на побледневшегоПропорция.
—А я любуюсь Пергамом и его окрестностями! — тут же нашелся римлянин и для убедительности добавил: — Кстати, по твоему же совету!
—А я по твоей просьбе ищу для тебя доступ во дворец!— в свою очередь, напомнил пергамец. — Или тебе уже не нужна встреча с Атталом?
Луций мгновенно свесил с постели ноги и, не сводя с Эвдема умоляющих глаз, признался:
— Еще как нужна! Мне давно надоело пялить глаза на вашу гигантомахию на алтаре Зевса и покосившийся храм Афины. Я уже и верить боюсь в то, что когда-нибудь смогу назвать этих богов истинными именами, не боясь, что за это мне всадят нож в спину!
— Вот поэтому я и не сплю ночами, чтобы мы с тобой скорее назвали их Юпитером и Минервой. И не у вас в Риме, а здесь — в эллинском Пергаме, — жестко отрезал Эвдем и зачастил, глотая слова: — Каждый день, каждый час мне доносят, что в Пергаме зреет небывалый бунт. Кроме рабов и черни в него уже вовлечено купечество, ремесленники, наемники! Я знаю все, кроме одного: кто его готовит... Каждую ночь я пытаю выданных мне бунтарей, и мне все чаще кажется, что это не люди, а бесчувственные статуи! Под этой самой комнатой, в своих подвалах, я жгу их огнем, режу на куски, бросаю на битое стекло, замуровываю заживо, а они только хохочут мне в лицо и клянутся Гелиосом, что мы с тобой, Гней, будем повешены первыми! И отказываются, отказываются выдавать главных заговорщиков! Но я все равно дознаюсь, куда ведут нити бунта, в каком доме Пергама они сходятся воедино. И тогда поспешу к царю, и, клянусь, в тот же день ты будешь принят им!
— Ты обещаешь мне это уже целый год! — простонал Луций.— А я до сих пор ни на шаг не приблизился к царскому дворцу!
— Но, Гней, сейчас это стало совсем невозможным, — напомнил Эвдем. — После предательства Зимрида, Аттал перестал принимать у себя не только нас, пергамцев, но и вас! Исключением являются только трое: послы дружественных Пергаму Афин и Каппадокии и ваш Сервилий Приск, которого Аттал принимает только из страха перед Римом!
— Все это мне хорошо известно! — с досадой перебил хозяина Луций.— Виделся и с эллином, и с послом Ариарата — эти подлецы так дорожат честью, которую оказывает им царь, что даже не стали слушать меня!
— А Сервилий Приск?
— Сервилий... Его не купишь ни золотом, ни должностями, мы это в Риме хорошо знаем. Вместе с Квинтом Пропорцией, моим бра...— Луцкй осекся и испуганно покосился на Эвдема, не услышал ли? Хозяин поправлял фитиль в светильнике, и он успокоено продолжил: — Вместе с одним центурионом он отбил у пиратов одну из триер с захваченными в Коринфе сокровищами и не присвоил себе ни одной статуи, ни одного золотого блюда! Единственное, за кого он мог бы еще похлопотать, по его словам, для кого мог бы сделать многое на свете, так это для Квинта... того центуриона,— снова поправился Луций, досадуя на себя за оплошность.
Эвдем, по-прежнему делая вид, что ничего не замечает, словно невзначай, спросил:
—А тебе знаком этот центурион?
—Еще бы! — воскликнул Пропорций, но, смутившись под пристальным взглядом Эвдема, сбивчиво добавил: — Знаком... Немного, совсем чуть-чуть...
—Так напиши ему!
—Я?
—Ну да.
—Квинту?!
— Конечно, если так зовут этого центуриона!
Луций покачал головой.
— Но это невозможно... Письмо могут перехватить! Я не знаю, где сейчас Квинт — в Риме или в Афинах... И потом... Нет, это невозможно!
— Подумай! — мягко сказал Эвдем, направляясь к двери и предусмотрительно оставляя светильник непогашенным.— Я дам тебе верного человека. Такого, что быстрей ветра доставит письмо и вернется с ответом! Может, хоть это ускорит то, ради чего ты в Пергаме!
Пропорций вздрогнул и уже собрался спросить, что хочет сказать этим Эвдем, но хозяин бесшумно прикрыл за собой дверь.
"Что же делать? Что? — принялся ходить по комнате Луций. Под ноги попалась оброненная на пол подушка, он зло пнул ее и снова тяжело опустился на постель. — Эвдем знает обо мне куда больше, чем я о нем. Но он не враг мне — иначе я давно оказался бы в одном из его подвалов! — Пропорций чутко прислушался, но снизу, из-под устланного персидскими коврами пола не доносилось ни единого звука, ни одного стона. — Да, он искренне хочет помочь мне, потому что заинтересован, чтобы Пергам стал римской провинцией, но не все ему здесь подвластно! Поэтому он и предложил мне написать письмо Квинту... А если это ловушка? Что, если он, чтобы выслужиться, покажет мое письмо Атталу?! Тогда я даже помолиться не успею перед смертью!"
Луций обхватил голову руками и откинулся на пуховые подушки.
"Нет,— тут же успокоил он себя. — Эвдем нуждается во мне. Конечно, он прочитает письмо. Но тем лучше, так я убью в одном лесу двух вепрей: и попрошу помощи у Квинта, и объясню все Эвдему без лишних слов. Риск? Конечно... Но что мне остается делать? Возвращаться с пустыми руками в Рим и идти под суд за прежние дела? Нет, играть, так играть! Играю на все, что у меня осталось!..".
Пропорций рывком соскочил с постели, подбежал к столу и пододвинул к себе тончайший лист дорогого пергамента. Обмакнул тростниковое перо в черные чернила, сделанные из пахучих орешков, и размашисто вывел:
«Пергам. Июньские календы в консульство
Муция Сцеволы и Кальпурния Пизона Фруги.
Гней Лициний Квинту Пропорцию, в Афины, квартал Мелите, второй дом от горшечной Анархия, по правой стороне. Или в Рим: дом у седьмого столба, считая от храма Кастора и Поллукса".
Здесь в Луции проснулась скаредность купца, и он стал писать мельчайшими буквами, экономя чужой пергамент. Или его преследовала рожденная страхом наивная мысль, что враги — попади это письмо в их руки — не разглядят того, что может погубить его. Во всяком случае, потея от напряжения, он вывел:
"Лициний Пропорцию привет.
Не торопись упрекать табулярия1 в ошибке и осыпать его проклятьями, как это умеешь только ты, дорогой Квинт. Я вполне полагаюсь на твой ум и проницательность и уверен в том, что поймешь по почерку, кто автор этого письма, и сделаешь все как надо. Письмо это я посылаю с верным человеком, которого дал мне,— Луций мгновение подумал и, хитро улыбнувшись, вновь крупно и размашисто написал, — самый преданный и нужный Риму человек, которого я встретил в Пергаме, и услуги которого, я уверен, еще не раз и не два оценит сенат. Итак, дорогой Квинт, как ты уже понял, я нахожусь в Пергаме, который наши соотечественники хотят видеть своей провинцией. Целый год я торчу здесь, а наша цель так и не достигнута. Вся беда в том, что никак не могу попасть на прием к царю Атталу. Единственный человек, кто может помочь в этом, — хорошо известный тебе посол Рима в Пергаме Сервилий Приск. Напомни ему о себе и попроси, чтобы он помог мне попасть во дворец...»