хочет реагировать на то, как я пытаюсь его выпутать из дремучих лесов души, так может вдвоем сходим куда-нибудь?». Сперва Базиль терпел угрюмость и замкнутость Бруно, но с течением времени, чувствуя себя глубоко недооцененным, стал относиться к Лексену пренебрежительно и даже брезгливо. Он ведь тот, кто вытягивает его, Бруно, из темных пучин! Тот должен быть ему благодарен и идти навстречу попыткам спасения, помогая и ему, и самому себе, но делает наоборот только хуже! Сначала Базиль бросал язвительные фразы только в лицо Бруно. Затем пустил по всему классу волну, что Лексен слабохарактерный дурачок, которому не даст ни одна девушка, потому что он сам боится женщин. А потом Бруно сменил школу. И больше не видел ни Базиля, ни Шарлин.
Идя по улице вместе с матерью, посещая очередного доктора или гуляя на свежем воздухе, Бруно осматривался по сторонам и ловил взглядом влюбленные пары или компанию друзей, выискивая среди них свое идеальное представление, воплощенное в настоящем человеке. Он верил — он узнает по поведению того, кто правилен, кто чист и кому важен его спутник. За пару лет Бруно находил таких мужчин и наблюдал за ними издалека. Это были обычные парижане, спешащие по своим делам, надолго не останавливающиеся и нигде не задерживающиеся. Они жили своей жизнью, они дарили чистую любовь, они ограждали от боли. Они появлялись в поле его зрения на короткие секунды и вновь исчезали, теперь уже навсегда. Но однажды настал судьбоносный для Лексена день. Он лично встретил его. Он сразу его узнал, сразу поверил, что сблизится с ним, что тот научит его своей любви и раскроет его, Бруно, любовь в нем самом. Дюмель был не просто воплощением идеала — он был сам идеал. Его следование чистым целям и правильному выбору восхищало Бруно. Он всегда искал и находил что-то хорошее во тьме, которое окутывало его, Лексена, и таким образом спас его от самого себя. Он верил во всеобъемлющую любовь, перед которой нет преград. Его не останавливала позиция церкви о греховности связей лиц одного пола. Он не принимал это сердцем, но жил с этим, и ему было тяжело, Бруно знал. Дюмель не мог противиться такой любви — тому святому чувству, что вечно и накрепко связывает людей, идущих до самого конца, всем невзгодам назло. Единственная страшная борьба в этом мире — это борьба самим с собой. И Констан боролся. И любовь победила. Сердце сильнее разума. «Пусть будет так, как предначертано нам небесами, — сказал он однажды Лексену, — но что бы ни случилось, я всё равно тебя не покину».
Бруно вспоминал эти слова, мусоля кончиком языка грифель карандаша и расправляя на согнутом колене клочок желтой бумаги. Он наконец решил написать письмо. Он хотел это сделать даже в день, когда только прибыл в расположение части, в состав которой был включен вместе с другими новобранцами. Но знал, что эмоции не станут ему подвластны и изольются бурной рекой, что ему не хватит бумаги, чтобы в очередной раз, теперь только письменно, признаться Дюмелю в безграничной любви к нему.
Фронтовые сводки о неудачах французской армии каждый раз его подкашивают и пугают. Каждый раз, когда ревет мотор вражеского истребителя и недалеко разрываются снаряды, земля уходит у него из-под ног и он желает исчезнуть, стать невидимкой. И каждый раз незаметно для однополчан он молится как умеет, кладя ладонь на грудь поверх кителя и слегка прижимая под ним подаренный Констаном крестик.
Глава 9
Май — июнь 1940 г.
Майские и июньские дни звучали в ушах парижан как метроном. Каждый удар равносилен шагу по направлению к пропасти. Каждый удар сравнивает с землей. Каждый удар не оставляет надежд.
10 мая немцы перешли границу Нидерландов и Бельгии. В тот же день французские войска вошли в брюссельское королевство. Новое после очередного перерыва военное столкновение гитлеровцев и французов произошло 13 мая в Бельгии. Тогда же немецкие войска пересекли бельгийско-французскую границу.
Дюмель понял, что конец близок.
Не видя ничего и никого вокруг, сразу после вечерней службы, бросив университетские занятия, вечерним поездом он выехал к родителям. На вокзале коммуны скопилось много народа: собрав пожитки, что можно и необходимо взять с собой, все отъезжали, эвакуировались, набивались в вагоны сверх мест. Констан привык к этому, он видел это каждый день уже много недель в Париже. В родительском доме более заметно обнаруживалось пустующее пространство: Дюмель был здесь всего неделю назад, но сейчас не досчитался пары кресел и буфета. В прихожей стояли собранные чемоданы и мешки. Мать и отец сами были готовы без уговоров сына покидать это место. Вчера вечером оба уволились со своих работ. Семья обнялась, стоя посреди гостиной. Женщина зарыдала. Отец Констана крепче обнял сына и супругу и сильнее прижал их к себе.
Людей на вокзале собралось еще больше. Озабоченные спасением своей собственной жизни и жизни членов семьи, все орали друг на друга, скидывая с подножек вагонов, а, победив в схватке за место в поезде, сами забегали туда с родными и, выбив крохотный уголок, скалились на каждого, кто смел их сгонять с выбранного места. Станционные смотрители, дежурные и начальник, проводники не могли управиться с толпой. Их возгласы, что на следующий день прибудет дополнительный состав для эвакуации, утопали в людских визгах.
Констан решил посадить родителей именно на этот поезд во что бы то ни стало. Велев им держаться вместе и ожидать его, он, рассекая людскую толпу, пробился к начальнику поезда, пытавшегося сдерживать и фильтровать поток людей, желающих нагло влезть в вагон.
— До какого места идет состав? Куда эвакуируете? — прокричал ему в ухо Дюмель. Выбритый старик, мощными руками хватая очередную наглую морду и возвращая в очередь, прокричал в ответ:
— В самую Швейцарию! До Бюра! Через Труа и Везуль! Берем только в этих городах, а так без остановок!
Неужели прямо до Швейцарии? Но как бы то ни было, несмотря на долгий и тяжелый путь, который предстоит преодолеть составу, Швейцария, как ни странно, зажатая между военных огней, оставалась самой спокойной страной, сохранявшей нейтралитет. Поезд должен успеть. Дней через пять они точно будут на территории королевства, в безопасности.
— Я служитель приходской парижской церкви. Прошу вас, мои родители, как и остальные, тоже хотят уехать. Знаю, мне не дает особых привилегий мой статус, но — умоляю вас, всё же прошу, пожалуйста…
Констан так пронзительно посмотрел на мужчину, что тот, некоторое время придумывая, как бы развернуть его вместе с