нужно давать ему денег. Но денег Глебов давал всем, он буквально сорил ими…
Ссора была действительно безобразной, а выбежала из гостиной Валентина вся в слезах – и заперлась у себя на остаток дня.
Роза тогда даже позлорадствовала – давно стоило поставить эту актрису погорелого театра на место! И вышла к ужину, как ни в чем ни бывало.
* * *
Ужин начинался превосходно. С утра мужчины охотились, что Глебов очень любил, и им удалось подстрелить глухарей и несколько зайцев – они-то и были поданы к столу. Повара на даче знали своего барина, Сергея Андреевича, с малых лет, любили его и всякий раз старались порадовать яствами. Разве что свинину Глебов запретил готовить – из уважения к вере друзей. Но и без свинины на столе чего только не было. Это, не считая спиртных напитков – шампанских вин, красных, водки, портвейна. Батюшка Розы, еще в Симферополе, начинал как виноторговец, и у семейства их были прекрасные винные погреба. Для Розы, впрочем, это оставалось лишь фактом – хоть сколько-нибудь разбираться в винах она научилась в тот самый месяц после недолгого своего замужества. Слава Богу, Роза не пристрастилась к вину: выпив хоть рюмку, начинала чувствовать себя дурно, а наутро мучилась от головных болей. Что люди находят в выпивке, она решительно не могла понять! Тем досадней, что хозяин дома всегда следил, чтобы рюмка ее было полной – будто нарочно мучил. Розе даже пришлось подговорить Нюрочку, чтобы та была начеку и всегда подливала ей в бокал морсу, благо цвет его похож на винный.
Мужчины же ни в чем себе не отказывали.
А в этот раз, по случаю приезда гостя, ужин затянулся далеко за полночь, и опустевшим бутылкам по-настоящему не было счета.
Гость держался особняком. Был мрачен, загадочен, неразговорчив. Друзья пытались, было, расспрашивать его, да вскоре увлеклись беседою меж собой. Привычною беседой – той самой, которая поначалу так восхищала Розу, а теперь уж опостылела. Она бы ушла из-за стола по примеру Валентины, да ей хотелось показать, что она не такова, как эта надменная гордячка…
– «Сыны отечества» – полагаю, так, господа, нам следует назвать наше общество! – завел свою песню Глебов. И, пользуясь отсутствием Валентины, заметно ущипнул Нюрочку пониже спины, пока та ставила на стол блюдо.
Завсегдатаи дачи на Черной речке организовали меж собой что-то вроде политического кружка и частенько до хрипоты, до разбитых рюмок спорили, как его нужно назвать.
– Нет-нет, Глебов, «Сыны отечества» это навевает скуку, – возразил ему художник Лезин. – Я бы упомянул в названии место нашего собрания – Черную речку или Новые деревни.
– «Тайное общество Новой деревни»? Вздор, Лезин! Вы не чувствуете Слова, не чувствуете великого Русского языка! Вам, живописцам, это не дано!
В порыве чувств Глебов взмахнул рукой с рюмкой и щедро разлил водку по белой накрахмаленной скатерти. Привычный ко всему лакей живо наполнил ее снова, а Глебов, не глядя, осушил.
– «Сыны отечества» – превосходное название! Согласитесь хоть вы, Гутман? Именно оно показывает всю сплоченность нашу, всю боль, все страдание, отчаянное желание всех нас спасти Россию! Именно мы, сыны России, должны избавить страну от никчемного бездарного самодержца! От лжеца Александра! Обещал дать народу свободу, землю – и наврал с три короба! Ведь ничего не изменилось, ни-че-го! Всё так же крестьяне в рабстве у господ!
– Самодержавие давно прогнило насквозь, – мрачно, скрипучим голосом изрек Шмуэль. Пил он обычно немного – но пьянел быстро. Становился тихим, угрюмым, а в глазах у него появлялось что-то дикое, звериное. Будто какой-то холодный огонь. Розе в такие минуты становилось не по себе. Благо, случалось это редко. – Россию от самодержавия давно пора избавлять! И да, «Сыны отечества» превосходное название, мой друг.
Глебов благодарно кивнул, готовясь опустошить новую рюмку.
Лезин устало хмыкнул:
– Дело ваше, как называться – по мне, не это главное. А что до самодержавия… избавляться от него следовало еще вчера. Сегодня уж поздно, полагаю я. Мы упустили время. Упустили все.
Роза сидела тише воды, сжимая во вспотевших ладошках свой бокал с морсом. Бросила опасливый взгляд на Нюрочку, надеясь на поддержку, но та вряд ли слушал, потирая ущипленное место.
Так далеко в безумных своих беседах мужчины, пожалуй, еще не заходили. Роза просто не знала, как ей себя держать, как заставить их прекратить немедленно!
И окончательно ее сердце ухнуло в пятки, когда Шмуэль поставил свой бокал с громким злым стуком – отколов хрустальную ножку. Выплюнул с невиданной яростью:
– Да! Мы упустили время. Прямо сейчас Каракозова судят за выстрел в царя – а ему бы памятник ставить при жизни! Каракозов лучше всех нас – он нас спасти пытался, пока мы здесь пьем и едим!
Лезин горестно опустил голову, соглашаясь с каждым словом.
Даже Глебов неточным движением отставил полную рюмку – тоже соглашаясь.
Только Роза невесть как набравшись храбрости – впервые, наверное, за все ужины – сумела вымолвить робко:
– Да это как же памятник, Шмуэль?.. Он же в человека стрелял… убить хотел… не просто человека – царя!
Шмуэль бросил на нее горячий, бешеный взгляд, но, поколебавшись, ответил спокойно, даже вдумчиво:
– Царь-Александр, Роза, и сам есть убийца. Душегуб! Весь их царский род проклят – сыноубийцы, мужеубийцы, отцеубицы! А Александр сам сколько народу на тот свет отправил, знаешь? – лишь на последнем слове Шмуэль чуть повысил голос.
– А папенька Александра и того пуще был. Николай Палкин! – мрачно договорил Лезин.
Шмуль тотчас с ним согласился:
– Вот кто заслужил свою пулю, да не дождался, так это Николай!
– Ничего-ничего, зато Александр свою пулю еще дождется, вот увидите, господа! – убежденно закончил Глебов.
– Я бы сам эту пулю выпустил…
От чужого, будто потустороннего голоса мужа Роза невольно вздрогнула.
– Клянусь, будь у меня возможность, пристрелил бы, как собаку. Не дрогнула бы рука! За всех! За Россию! За мать с отцом, которых он извел! За брата, которого мальчишкой в кантонисты5 забрали – да где он и сгинул, потому как веры предавать не захотел!
– Шмуэль, милый, что ты говоришь такое? Одумайся! – чуть слышно молила его Роза, теребя за руку.
Тот не слышал.
– Пусть бы меня казнили за это – я и жизнью готов пожертвовать ради всеобщего блага!
– Какое же это благо, Шмуэль – человека убить? – Роза теперь уж плакала, не стыдясь. Беззвучно, молча.
Она плакала – а Шмуэль, увидав ее слезы, пьяно рассмеялся, будто она сказала что-то умилительное:
– Ох, женушка моя, глупышка!..
Он силою притянул Розу к себе и –