Часть вторая
69. И вновь перерыв, мои храбрые друзья
Суденышко скользило по чистой воде ручья, управляемое искусным веслом старого даяка, который ловко подвел хрупкую посудину к бамбуковому причалу, единственному звену между деревней Омандрик и окружающим миром.
Белый человек, американец, одетый в брюки для верховой езды, пропотевшую белую рубашку, мятую походную шляпу и в ботинки «москито», наблюдал за приближением лодки, сидя в сравнительной прохладе длинной веранды своего дома. Он неторопливо поднялся, проверил свой револьвер 38-го калибра системы «Кросс и Блэкуэлд», который он по привычке носил в хорошо промасленной замшевой кобуре, подвешенной на ремнях под мышкой, и неуклюжей походкой направился к причалу, спокойно шагая сквозь знойную духоту тропиков.
Первым, кто ступил на причал с древнего суденышка, был высокий араб в развевающемся белом одеянии с желто-белым головным убором жителя Хадрамаута [33]. За ним проследовал невероятно толстый человек неопределенного возраста в красной феске, помятом костюме из белого шелка и в сандалиях. Толстяка можно было бы принять за турка, но зоркий наблюдатель, отметив слегка раскосые зеленые глаза, почти затерявшиеся в складках жира, тут же определил бы, что это венгр из карпатских степей. За ним сошел невысокий истощенный молодой человек лет двадцати типично английской внешности, по резким жестам и дрожащим рукам которого можно было догадаться, что он постоянно употребляет амфетамин. Из-под его джинсовой куртки выглядывала рифленая поверхность ручной гранаты. Последней с лодки сошла девушка в нарядном узорчатом хлопчатобумажном платье, с длинными черными волосами, струящимися по плечам, и с бесстрастным красивым лицом.
Вновь прибывшие кивнули на причале американцу, но до тех пор, пока все они не собрались на веранде, предоставив пилоту вертолета привязывать судно с помощью услужливых туземцев, не было произнесено ни единого слова. Они уселись в бамбуковые кресла, и мальчик-слуга в белой одежде разнес всем на подносе ледяные коктейли с джином. Толстяк поднял свой бокал в молчаливом приветствии и сказал: «Кажется, дела у вас идут неплохо, Джемисон».
— Естественно, — ответил американец. — Я ведь единственный торговец в этих местах. Дела с изумрудами идут неплохо. Кроме того, здесь есть редкие птицы и бабочки, а также немного золота в наносах рек. Иногда из Хомарских захоронений мне перепадают какие-нибудь безделушки. Ну и, разумеется, время от времени попадаются и другие стоящие вещи.
— Удивляет отсутствие у вас конкурентов, — произнес араб на чистейшем ланкаширском английском.
Американец улыбнулся, но в улыбке его не было юмора.
— Местные жители не допустят этого. Я, видите ли, для них своего рода бог.
— Я уже слышал кое-что об этом, — сказал толстяк. — Согласно слухам, вы прибыли сюда около шести лет назад, полумертвый, без всякого имущества, за исключением мешка с пятью тысячами ампул противочумной сыворотки.
— Я тоже слышал эту историю, — сказал араб. — А спустя неделю половина населения свалилась от бубонной чумы.
— Просто мне повезло, — ответил американец без улыбки. — Я был рад оказать помощь.
— Ну что ж, сэр, — сказал толстяк. — Пью за вас. Я просто восхищаюсь человеком, который сам творит свое везение.
— Что вы имеете в виду? — спросил Джемисон.
Наступила зловещая тишина, которую вдруг разорвал смех девушки. Мужчины уставились на нее. Джемисон нахмурился, собрался было узнать причину этого неуместного легкомыслия, но заметил, что рука англичанина потянулась к костяной рукоятке длинного ножа, висевшего у него между тощими лопатками под рубашкой в белом кожаном чехле.
— Тебя что-то гложет, сынок? — хладнокровно спросил Джемисон.
— Если такое случится, я дам вам знать, — ответил парень, сверкая глазами. — И зовут меня не «сынок», а Билли Бангервиль. Это мое имя, и таким оно останется, а если кто-нибудь думает иначе, я с удовольствием разорву его на куски… Разорву на куски… Разорву на куски… О боже, с меня просто кожа слазит, что же с ней происходит, кто сжег предохранители моих нервов, почему кипит мой мозг? У меня болит голова, мне нужно, мне нужно…
Толстяк взглянул на араба и незаметно кивнул. Араб вынул из плоской кожаной коробочки шприц, заполнил его бесцветной жидкостью из пластмассовой ампулы и ловко воткнул иглу в руку молодого человека. Билли Бангервиль улыбнулся и откинулся в кресле, как тряпичная кукла, зрачки его расширились так, что белка совершенно не стало видно, на лице появилось выражение неописуемого счастья. Через мгновение он исчез.
— Вот и хорошо, — заметил Джемисон, который наблюдал за происходящим без каких-либо эмоций. — К чему вам такой тип?
— От него есть определенная польза, — ответил толстяк.
Девушка уже взяла себя в руки.
— В том-то и дело, — сказала она. — Каждый из нас приносит определенную пользу, каждый обладает чем-то необходимым для других. Вы можете рассматривать нас как единое целое.
— Ясно, — сказал Джемисон, хотя ничего не понял. — Выходит так, что каждый из вас незаменим.
— Отнюдь нет, — ответила девушка. — Как раз наоборот. Каждый из нас постоянно находится в страхе, что его заменят. Вот почему мы стараемся держаться вместе — чтобы избежать внезапной и преждевременной замены.
— Ничего я не пойму, — сказал Джемисон, хотя все прекрасно понял. Он помолчал, но было ясно, что никто уже не собирается распространяться по этому поводу. Джемисон пожал плечами, внезапно почувствовав себя неуютно в этой жуткой тишине.
— Думаю, что пора уже переходить к делу? — спросил он.
— Если вас это не затруднит, — сказал высокий араб.
— Ну конечно же нет, — сказал Джемисон. Присутствие араба настораживало его. Все они пугали его, за исключением девушки. Он уже имел кое-какое представление о ней — и кое-какие планы.
Через пятьдесят ярдов от дома Джемисона тщательно расчищенный участок заканчивался, и тут же начинались джунгли — вертикальный зеленый лабиринт, в котором кажущиеся бесчисленными беспорядочно разбросанные плоскости бесконечно отступали к какому-то невидимому центру. Джунгли были непрерывным повторением, непрерывной регрессией, непрекращающимся отчаянием.
У самого края джунглей, невидимые для находившихся на поляне, стояли двое мужчин. Один из них был местным жителем, малайцем, если судить по коричнево-зеленой повязке на голове. Он был небольшого роста, коренастый, крепко сложенный. Выражение его лица было задумчивым, меланхоличным и настороженным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});