Читать интересную книгу Путеводитель по театру и его задворкам - Илья Долгихъ

Подобного рода знакомств у меня не было уже очень много лет, и я так отвык от общения, что даже не знал, как себя правильно вести с этими людьми, о чем говорить, как относиться к тому или иному событию мирового значения, которое всеми обсуждалось с огромным интересом, я так отдалился от нормальной жизни, что не замечал, что происходило вокруг, и иногда терялся и долго не мог произнести ни слова – это вызывало недоумение у моих собеседников. Уверен, я слыл у них человеком со странностями, и, может быть, жены предостерегали их на мой счет, но в целом все они относились ко мне дружелюбно и просто считали человеком, который немного не похож на них, но не более того. Оглядываясь назад, пытаясь припомнить их лица, похожие друг на друга, я надеюсь, что они забудут меня так же быстро, как и я их.

В этот город я приехал намеренно, заранее выбрав его. Еще не определившись с тем, как осуществить свой план, я был твердо убежден в том, что хотел сделать, и осознание этого придавало мне сил и вселяло уверенность. Нельзя сказать, что обстоятельства жизни вынуждали меня к этому, но очевидно, что раз уж я решился, – что-то со мной было не так, но разбираться, в чем дело, у меня не было ни малейшего желания. Я приехал сюда, чтобы покончить с собой. Я не хотел устраивать из этого скандала, к которому часто прибегают отчаявшиеся люди. Я не был отчаявшимся, скорее наоборот, впервые в жизни у меня появилась цель, четкая и ясная мне самому. Я хотел это сделать, потому что считал это единственно верным для себя. В моем случае смерть не являлась протестом, она была тем, о чем многие люди мечтают: это было желание распоряжаться своей жизнью самому, а не отдавать ее в руки какого-то бога.

Я решил снять номер в гостинице и пробыть здесь несколько дней. Это время мне было нужно для того, чтобы окончательно решить, каким способом я уйду из жизни.

Гостиницу я нашел без труда, она располагалась недалеко от центральной площади, окна ее выходили на оживленную улицу. Комната, которую я снял, оказалась небольшой и уютной, она напомнила мне детскую в старом родительском доме. В ярко освященных вечерним солнцем окнах я видел, как внизу, на мостовой, кипела жизнь. Теплый, похожий на цвет яичного желтка свет освещал витрины магазинов, проникал сквозь немытые стекла, мягко ложился на старые, обветшалые стены домов, слепил идущих внизу горожан, от чего женщины приставляли ребром ладони ко лбу, стараясь разглядеть товары на лотках, а мужчины натягивали ниже на глаза свои шляпы. Было приятно смотреть на этот идеальный мир, который заключал в себе все, в котором не было ничего лишнего. Может быть, и я смог бы вписаться в него. Не сейчас, конечно, но, может быть, со временем. Я мог бы остаться здесь на более долгий срок, обжиться, найти себе дело по душе, обзавестись знакомствами, купить автомобиль.

Я закурил и огляделся. Комната была прекрасно обставлена, скромно, но все было в меру и никакой пошлости, которую так часто можно встретить в провинциальных гостиницах. Мебель была старой, но в прекрасном состоянии, умело расставленная и, дополнявшая желтоватые выцветшие обои и старинную, низко висящую люстру, она создавала уют, которого я давно не знал. Я и подумать не мог, что может быть так приятно просто сидеть в кресле, смотреть на широкий луч закатного солнца, в ровной полосе которого в медленном танце кружились пылинки, и ни о чем не думать, и ничего не бояться. С улицы доносился приглушенный гул, смех и обрывки фраз. Сидя в кресле и оставаясь без движения, я сливался с этой мебелью, с этой пылью, со скрипучим деревянным полом. Комната эта хранила память о многих постояльцах, живших в ней – все они, на время останавливаясь здесь, становились владельцами этих вещей, пользовались ими, а когда уезжали – забывали о них навсегда. Я был таким же проходящим человеком. Моя жизнь была постоянной сменой гостиничных номеров, домов, съемных квартир, и в каждом пункте, в котором я останавливался, была какая-то мебель и какие-то вещи, которыми я владел, пользовался и тут же забывал их, лишь только выходил за дверь, чтобы ехать дальше.

То же случалось и с людьми. Я видел много людей, даже слишком много. Знал плохих и хороших, но в большей мере они были обычными людьми с простыми запросами и естественными желаниями. Кто я такой, чтобы судить их за то, что они хотели спокойной размеренной жизни, хотели быть по-своему счастливы и успешны. Я забывал их лица так же быстро, как и все остальное – рисунок на обоях, цвет машины, припаркованной под окном, этажность дома, в котором жил в прошлом месяце. Сколько их было? Теперь я вижу пустоту вместо их лиц. Я могу вспомнить города, дома и интерьеры, в которых я их видел и говорил с ними. Но лиц не помню. Лица арендодателей, продавцов подержанных товаров, временных соседей, попутчиков в купе поездов, случайных знакомых – сотни лиц – теперь это просто черные пятна в моей памяти.

Но женщины – я всегда старался сохранять о них память как можно дольше, как можно детальнее запоминать что-нибудь, что было присуще каждой из них. Но теперь и эти воспоминания бледнеют и выцветают, несколько лиц сливаются в одно, и я уже не могу быть уверен в том, что это именно та женщина, о которой я думаю. Забытые женские лица – как же это грустно. Каждое было для меня бесценно, и вот я теряю их – и с каждым разом их остается все меньше. Раньше я помнил все до мельчайших подробностей: помнил запахи всех своих женщин, помнил строение ступней и кистей рук, цвет волос, гладкость кожи, помнил ощущение того, как скользит рука по обнаженной спине каждой из них, помнил родинки и шрамы, помнил привычки и предпочтения в еде и одежде. Но теперь я имею лишь смутные представления обо всем этом, я начал забывать их, а этого мне хотелось бы меньше всего. Все то ценное, что было в моей жизни, – было в них, часть себя я оставлял у каждой и часть каждой забирал с собой. Со временем этот груз становился все легче, и теперь я почти избавился от него, но это нельзя назвать облегчением – скорее потерей, самой главной моей потерей.

Этот гостиничный номер подходил мне идеально. Я выложил на кровать содержимое дорожной сумки и смотрел на свои немногочисленные вещи с некоторым недоумением – неужели за сорок лет человек может иметь так мало вещей и быть при этом довольным тем, что обходится этим небольшим количеством. Иногда я удивляюсь сам себе.

Вырученную от продажи родительского дома сумму я разделил на несколько частей – у меня получилось пять довольно увесистых свертков с деньгами, которые я всегда носил с собой, их мне хватило бы на долгое время безбедной жизни, и сейчас, зная, сколько у меня в наличии денег, я чувствовал себя очень уверенно и спокойно. Всю жизнь мне не хватало денег, я всегда вынужден был рассчитывать на несколько месяцев вперед, откладывать, дожидаться получки, не тратить лишнего и не покупать ничего, порой даже необходимого. Какая ирония – в конце жизни я получил возможность жить так, как всегда и хотел, но вот продолжать эту жизнь мне уже не хотелось.

Я приехал с одной только сумкой, в которой возил только самое необходимое – смену белья, свои дневники, записные книжки, несколько фотографий и открыток из любимых уголков мира и кое-какую мелочевку. У меня была еще квартира, в которой под полиэтиленовыми покрывалами ожидала своего часа, чтобы проснуться, старая мебель, а в ней уже никому не нужная одежда, игрушки, книги, ноты и прочие уже истлевшие воспоминания. Как долго им еще предстояло томиться в ожидании, я боялся и думать.

Пройдя через освещенное тусклым светом фойе, я вышел на улицу. Солнце в золотом мареве медленно опускалось к горизонту, все было залито тем же ровным и теплым светом, от которого слепило глаза, и лицу, стоило только подставить его под солнечные лучи, – становилось тепло. Совсем как в детстве, когда пропадаешь на улице целыми днями, но, на мгновение остановившись и взглянув в сторону заката на уходящий день – и лицо ласкают те же теплые лучи, стоишь, зажмурившись, и ждешь чего-то приятного и удивительного. Прохожие были довольны этим днем, они завершали его в приятной медлительности и лености, сидели на открытых верандах, гуляли по городу. Уже совсем скоро они отправятся домой, сядут за свои большие накрытые столы, во главе которых будут сидеть отцы семейств, жены будут суетиться и следить за порядком, а сварливые старики и неспокойные дети будут пререкаться и шуметь – идеальный мир.

Я медленно двинулся вверх по улице, рассматривая витрины и прислушиваясь к разговорам прохожих. Невозможно было представить себе в этот день, что есть что-то еще, кроме этого тепла, солнца и ласкающего ветра. Невозможно было поверить, что существует смерть. Это был вечный день, который можно было проживать бесконечно много раз, и каждый из них был новым и незнакомым, но таким же нескончаемым и возвышенным. Но это было на поверхности, существовал целый пласт реальности, темный и мрачный, который всегда находился рядом, за тонкой завесой дня, скрывался там до поры, не давая о себе знать, иногда очень долго, и я уже, бывало, преставал думать и помнить об этом – и тогда-то он и появлялся, со всей неотвратимостью давая понять, что я вновь в его власти, и что эта временная передышка – всего лишь короткая пауза, которая закончилась. Но сейчас я не забыл о нем – даже в такой замечательный день, затерявшись в толпе счастливых людей, я твердо знал, что в скором времени возненавижу их всех. Я уже начал хорошо разбираться в своих приступах, возникающих всегда без особых на то оснований и причин, но всегда приносящих с собой отчаяние, страх и зудящую боль в сердце.