Читать интересную книгу Путеводитель по театру и его задворкам - Илья Долгихъ

Через пару дней такой деятельности всполошился весь театр. Люди на других этажах жаловались на нестерпимый запах, от которого болит голова. Я про себя думал: поработали бы они у нас в цеху хоть пару часов, я бы на них посмотрел. Крепкого телосложения мужчина из другого цеха, привыкший работать с металлом, сварочными аппаратами, в шуме и грязи заводских цехов, где льют металл, приходивший к нам в помещение по какому-то вопросу, не смог выдержать и десяти минут, попросил у нас респиратор, а поняв, что он не помогает, тут же покинул опасную зону. А я стою и смотрю на хрупкую худенькую девушку, которая уверенными движениями заливает оставшийся в канистре скипидар, низко склонившись над ведром, и замечаю, что на ее лице нет не то чтобы защитной маски, но и респиратора. И говорю про себя: «Как долго будет продолжаться это издевательство над всеми нами?»

Приняв во внимание жалобы большинства работников, наше начальство придумало замечательный метод, который позволит немного снизить степень воздействия паров скипидара на остальные помещения театра. Одни из двух входных дверей мы закрыли парниковой пленкой и обклеили ее со всех сторон клейкой лентой. Через эту дверь мы больше не ходили до окончания работ. Люк, который есть у нас в помещении, был изолирован таким же образом. Оставалась одна открытая дверь, которая должна быть плотно закрыта в течение рабочей недели и открываться исключительно для входа и выхода работников. Еще одной не менее прекрасной находкой была вытяжка – она включалась теперь каждый час примерно на пятнадцать минут. Работала она со звуком взлетающего самолета, и порой казалось, что действительно сейчас здание должно взлететь. Но самое неприятное в этом было то, что она нагоняла в цех холодный воздух с улицы, а так как за окнами был январь, то все помещение резко охлаждалось, и находиться в нем было уж совсем невмоготу. Устранять запах это не очень помогало, но все равно реактивные двигатели включались аккурат в свое время. Приходилось уходить в небольшую комнату, где мы обычно отдыхали, и пережидать «ледниковый период» в ней. Она, в свою очередь, видимо, из-за того, что отличалась небольшими размерами и не имела окон и вентиляции, сильнее всего пропиталась скипидаром, и находиться в ней долго было невозможно, здесь было гораздо хуже, чем в основном помещении. Но все же мы сидели там и пережидали очередную волну холода или просто отдыхали.

Перекусить или даже просто выпить стакан воды было очень трудно, потому как, что бы я ни пил или ни ел, все это имело один и тот же запах, а вкуса я уже не чувствовал.

Нос был заложен, горло саднило все сильнее. У всех наших наблюдались те или иные ухудшения со здоровьем. Бледность кожи лица, вялость, бессонница, проблемы с дыханием, не говоря уже про тот дискомфорт, который все мы испытывали от невыносимого запаха.

Я уже плевать на все хотел и просто наблюдал за состоянием здоровья, своим и окружающих. Мне было интересно, как далеко все это может зайти, и будет ли хоть кто-нибудь возмущаться открыто. Возмущались, конечно, все, но, как всегда, между собой. Матом крыли всех, кто это придумал, вместе со скипидаром и проклятыми досками, но тут же шли и открывали новые канистры. И я шел с ними и делал то же самое.

– Скипидар! – заорал один из рабочих, да так громко, что слова его некоторое время эхом кружили под сводами потолка.

– Куда выгружать? – спросил второй, с тележкой, на которой я увидел несколько десятков канистр со скипидаром.

– Разгружай у двери! – крикнул я ему в ответ и снова принялся за переноску досок.

Мы уже использовали около ста двадцати литров скипидара, и я, неся стопку окрашенных досок в другой конец цеха, задавался вопросом: «А сколько еще нам придется вылить его до окончания работ?»

Ряды готовых досок сменяли новые, белые, уже состаренные нами вручную и готовые к окраске. Часть времени проходила в перенесении и замене досок одних на другие. Места катастрофически не хватало, и мы справлялись как могли – ставили доски вдоль стен и красили их в вертикальном положении, складывали их друг на друга, отчего по всем углам цеха образовывались высокие и неровные – доски были разной ширины – стопки, которые колыхались при каждом приближении к ним и грозили развалиться, но поправлять их у нас не было ни желания, ни сил.

Выложив по рядам очередную партию досок, которая обычно составляла около трехсот штук – больше просто не могло поместиться на и без того занятом полу, – мы приступали к покраске. В последней партии скипидар оказался другим – да, мы уже научились различать его на запах, но пробовать определять его на вкус пока не решались, – с более едким запахом, и хотя нам казалось, что хуже уже быть не может, мы ошибались. Стало хуже, причем намного. Запах именно этого скипидара превосходил все, которые нам привозили ранее. Слишком резкий, слишком химический и едкий, еще сильнее резало глаза, а чувство тошноты теперь было постоянным, по крайней мере, у меня. Я уже не стесняясь сплевывал куда ни попадя, не доходя до мусорного бачка, стоящего у входа.

Вонь стояла такая, что хотелось перестать дышать, лишь бы не чувствовать ее. Все отметили, что это уже стало совершенно невыносимо. Но деваться было некуда, мы продолжали работать, каждое утро надеясь на то, что дотянем до вечера.

Апатия царила полнейшая. Нелишним будет сказать, что наш коллектив, то ли в силу той деятельности, которой он вынужден заниматься, то ли потому, что это просто такое место, то по ряду других причин, не очень явных, или – такое тоже может вполне быть – просто по случайному стечению обстоятельств, но все находящиеся здесь люди не блистали особым оптимизмом, а часто и просто хорошим расположением духа. Но то, что творилось в это время, сравнить ни с чем нельзя. На работе появлялись какие-то полуживые люди с зеленого цвета лицами и валились на стулья и скамейки как подкошенные. Им приходилось делать серьезные усилия, чтобы заставить себя встать и продолжить работу, которой не было видно конца. Каждый последующий день повторял предыдущий, ничего не менялось – доски кочевали из одного угла в другой, скапливались стопками повсюду, казалось, что количество их не уменьшалось, но было одинаковым, сколько бы мы уже ни сделали, они были просто везде, как и этот запах. Ведра меняли свое расположение, наполнялись скипидаром и продолжали стоять в гробовом молчании, нестройными уже рядами, в кляксах краски и потеках лившейся через край темно-коричневой жидкости – это цвет, который мы использовали больше всего.

Нас немного пугало то, что часть досок из самых первых партий имела иной оттенок, чем те доски, что мы красили позднее. По правде говоря, все партии досок, которые были выложены на полу единовременно, имели один цвет; как только партия менялась, и краска намешивалась снова, то доски имели уже новый, отличающийся от предыдущей партии оттенок. Что вполне нормально, потому что невозможно намешать стопроцентно одинаковый цвет краски два раза подряд. В итоге у нас было множество цветовых оттенков, хотя предполагалось, что цвет должен быть один, доски должны получиться примерно одного цвета и быть практически одинаковыми. Но они все были разные, даже в одной партии с одним подбором цветов получались разного цвета доски. Все уже настолько устали и были измучены, что красили, как могли, не придавая значения этим деталям. Но все же иногда мы думали о том, к каким последствиям это может привести. Это различие в цвете сыграло с нами злую шутку, увеличив нашу работу буквально в разы. Отвечающий за сдачу этого объекта человек появлялся в нашем помещении по большому одолжению раз в неделю, и то не более чем на пятнадцать минут. Бегал по цеху, осматривая доски и жалуясь на отвратительный запах и на то, что он не переносит подобных химических ароматов, и что ему вообще вредно здесь находиться. Вся ирония была в том, что это он придумал и утвердил эту идею, которая как раз в том и заключалась, чтобы использовать именно масляные краски, которые могут разводиться такими растворителями, как пинен, скипидар, ацетон и прочими благородными жидкостями. Всерьез воспринимать его было трудно, он походил, скорее, на комичного персонажа из немых фильмов начала прошлого века. Своей пританцовывающей походкой носился он по доскам и уверял нас в том, что все это придется перекрашивать. Потом так же внезапно, как и появился, исчезал, упорхнув в единственно открытую у нас дверь, оставляя всех в недоумении и тоске, а также с чувством полнейшей беспомощности и одновременно злобы. Его пятиминутное порхание над поверхностью пластиковых досок, которые должны будут со всей силой изображать настоящие (какой абсурд), грозило нам лишней неделей тяжкой работы, в которой вновь скипидар польется рекой, а доски мы будем носить на своих горбах так же исправно, как это делали наши сограждане в недалеком прошлом в северных регионах страны.